Феномен

— В… в говенную! Привел он меня как-то. Даже вспоминать противно. Думаете, они там к лекциям готовятся? Как бы не так! Валяются на полу, будто отравленные. Спят не спят, но и не двигаются. «Кейфуют». Очнутся, по глотку сделают, по затяжке и опять дремлют. Потом книжку читали. Ничего не поняла. Ахинея какая-то. Короче говоря, не прошла я у них по конкурсу, не приняли в свою контору. Да меня туда и силком не затащишь, в паутину эту отвратную! Тихие все такие, заунывные. Молодежь называется! Что из них получится? Чинуши с блестящими от сидения штанами. Тихо начали, тихо и кончат. Короче — приспособленцы будущие. А я так не могу. От молодого человека порохом должно пахнуть. Костром, бензином! Смертельной опасностью!

— Несерьезно. Насчет смертельной опасности. Вздор, Настя. Каприз. Люди на земле изо всех сил за живое борются, а тебе смертельное подавай. А насчет сына, Настя… Что, если Сережа по-своему прав? Не желает по указке жить. И не он с меня, а я с него пример беру? Только вот на ихнюю дремоту терпения у меня не хватит — взовьюсь! На Камчатку пешком пойду, в вулкан залезу… с веником! Представляешь, Настя, парилочка?!

— Притворяться — тоже надо уметь.

— Понимаю тебя, Настя. Быть самим собой почетнее, нежели из кожи вон лезть. Наслышался этих призывов: найди себя, будь собой! А что, если неинтересно собой-то быть?! Если скучно? Может, я скверный, сам-то? Отвратный, как ты говоришь? Зачем же мне постоянно в себя, поганого, нелюбимого, возвращаться? Не лучше ли, не честней ли будет удрать от себя?

— Зачем же удирать? Не лучше ли прихватить себя… с собой?

Разговаривая с Настей, Потапов, уже в который раз, мысленно вздрагивал, даже содрогался от ее простодушной логики, словно передвигаясь заросшим болотом, время от времени оступался в нежданные глубины.

«Откуда это у нее, у пэтэушницы вчерашней, зоркость такая в умишке недетская? С чего бы? Неужто от пережитого? В ее-то майские годочки?»

И Потапову захотелось узнать об этой девочке если не все, то — побольше. Чтобы суметь ей помочь как можно тактичнее. Без милосердного вероломства, когда мы нередко, желая кому-то добра, вламываемся со своим добром в исстрадавшуюся душу, будто в зал ожидания вокзальный или металлообрабатывающий цех.

«Это же социальная проблема — стрекозки эти хрупенькие, из деревни залетевшие в город. Проще простого обломать им крылышки на первых порах, чтобы озлить, унизить, исковеркать. Сунуть в рот папироску, рюмку туда же опрокинуть. Отравить цивилизацией. И считать себя в итоге благодетелем: как же, в люди деревенщину вывел! Прежде, при царе-батюшке, подобные пигалицы, если не попадали на фабрику, шли в кухарки-прислуги и далее — в „желтые дома“. А сегодня — просто на улицу. И кто портит их чаще всего? Женатые мужики. Такие, как я. С кошельком и постельным опытом. Любопытство и доверчивость — вот они, камушки на шее этих девчонок. А спасательный кружок — умишко. И ежели умишко маловат, то и затянет, и нередко — на самое дно. Слава богу, у Насти по всем приметам по части умишка не слабо. Способна не только перед собой видеть, но и оглядываться. В искренности моей усомнилась: притворяться, говорит, надо уметь. Что ж, сказано смело. Вот бы такое сердчишко отважное у себя в доме иметь — в помощь сынку. Да и не только сынку. Как это там называлось прежде, по „Домострою“, — сноха, что ли?»

А вслух произнес:

— Может, и притворяюсь. Когда о себе речь веду, о своих нынешних выкрутасах. Однако без злого умысла. Потому что помочь тебе хочу искренне. Считай, Настя, что тебе повезло. При взгляде на тебя, Настя, сегодня… на мои глаза навернулись слезы.

— Ой как интересно! Так уж и навернулись?

— Да. Незримые, конечно. Те самые, гоголевские, из школьной программы. Или — радищевские. От которых душа моя уязвлена стала. Помнишь о таких?

— Еще чего… Помнить всякое. Я про них, про слезы эти, без программы все знаю. Назубок. — Сказала и так на Потапова посмотрела безрадостно, искушенно, что Иван Кузьмич на какое-то время зажмурился, а когда вновь открыл глаза — на ребячьем, розовом личике Насти от прежней «посвященности в жизнь» не осталось и пылинки. По крайней мере, на его поверхности.

— Ладно, — улыбнулся девушке Потапов. — Можешь ничего не рассказывать. Держи свое при себе.

— Я потом! Не сегодня. Хорошо? Сегодня ваш день-денек! Можно я помогу вам сегодня?

— Чем же?

— Ну как же… Справиться помогу с этим самым экспериментом по оживлению вашей директорской души. В лаборантки меня возьмите. На сегодня. Не пожалеете.

— Почему только на сегодня?

— Потому что завтра я опять в стеклянную палочку превращусь. Для вас.

В вагон вошли цыгане. Точнее — цыганки с детьми. Не столь стремительно, как контролеры, но почти с теми же намерениями, а именно: взимать с пассажиров определенную мзду, во всяком случае планы этих и тех были родственными, экономически обоснованными. План есть план. И выполнять его следовало неукоснительно.