Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи

Ориентируясь на «Три разговора» Соловьева, Мережковские называли свою общину Иоанновой Церковью – истинной мистической экклезией последних времен. Они считали ее закономерной метаморфозой православия и, планируя осуществить свое первое богослужение на Пасху 1901 г., намеревались, вместе со своим третьим сочленом Дмитрием Философовым, прежде причаститься в Великий Четверг – «для того чтобы не начинать, как секту, отметением Церкви, а принять и Ее, ту, старую, в Новую, в Нашу. Чтобы не было в сердце: “У нас не так, иначе, а вы – не правы”»[728]. Впоследствии «нашецерковники» откажутся от причастия в православной Церкви и будут именовать ее «Церковью Мертвого Христа»; приступать к ее таинствам сделается в их глазах предательством «Главного» – собственного дела. – Ядром богослужения «Нашей церкви» было совместное вкушение хлеба и вина из чаши; при этом, за отсутствием священства (точнее, «священниками» были все), каждый участник собрания «причащал» всех прочих. Именно разрыв с церковной иерархией и сакраментальная «демократия» делают «Нашу церковь» более или менее заурядной сектой протестантского толка. Богослужебный чин был разработан Мережковским. Наряду с традиционными православными молитвами туда были включены и его (и Гиппиус) собственные, – скажем, прошения об освящении пола («угля»); также предполагалось чтение Св. Писания. Особая роль отводилась крестообразно совершаемым поцелуям, – Гиппиус даже создала философию поцелуя[729]: манифестируя «влюбленность», «поцелуй – это первое звено в цепи явлений телесной близости» и одновременно «печать <…> равенства двух “я”»[730]. Церковное единство участников, «соборность», закреплялось также обменом нательными крестами. В дневнике 1901 г. Гиппиус рассказывает, как она закупала для первого собрания церковную утварь, свечи, красный атлас и пр.; чтобы не вызвать подозрения приобретением Чаши, она придумала объяснение, будто хочет сделать вклад в сельский храм… Не без колебаний, с великими сомнениями шли «нашецерковники» к своей первой «литургии»; отсутствие наглой самоуверенности выгодно отличает их «реформаторскую» деятельность от стиля Иванова, елейно-смиренного только в видимости… У Гиппиус есть стихотворение «Швея» – живое изображение подготовки первого собрания «Нашей церкви»:

Уж третий день ни с кем не говорю…
А мысли – жадные и злые.
Болит спина; куда ни посмотрю —
Повсюду пятна голубые.

Церковный колокол гудел; умолк;

Я все наедине с собою.
Скрипит и гнется жарко-алый шелк
Под неумелою иглою. <…>

И этот шелк мне кажется – Огнем.

И вот уж не огнем – а Кровью.
А кровь – лишь знак того, что мы зовем
На бедном языке – Любовью.

Любовь – лишь звук… Но в этот поздний час

Того, что дальше – не открою.
Нет, не огонь, не кровь… а лишь атлас
Скрипит под робкою иглою.

Пасхальную «литургию» 1901 г. «Нашей церкви» провели трое – Мережковский, Гиппиус, Философов. Впоследствии в «церковь» вошли младшие сестры Зинаиды – Татьяна и Наталья, а также доцент Петербургской Духовной академии Антон Карташев, впоследствии – министр вероисповеданий в правительстве Керенского. «Церковь» имела своей структурой два «троебратства» – старшее и младшее; «старших» возглавляла Зинаида, «младших» – Татьяна. В качестве нерегулярных членов в собраниях принимали участие Андрей Белый, Бердяев, Е. Иванов, сестра Флоренского Ольга и др. «Троебратства» (или «гнезда») рассматривались как духовные семьи; им предписывалась совместная жизнь, ежедневные беседы и молитвы перед сном, – главе «троебратства» прочим его членам надлежало регулярно исповедовать свои помыслы. Очевидно, строй «Нашей церкви» предполагал постепенное упразднение существующего института семьи – узы «троебратства» ставились выше традиционно-семейных. Подобно башенному проекту, концепция Мережковских – это курс на революцию сексуальную и, прежде политической, – глубинно-социальную: ведь уничтожение семьи идет рука об руку с отменой частной собственности, а это – столпы общества и государства. Евгения Герцык не почувствовала этой близости пафоса секты Мережковских – Башне, наивно полагая, что Иванов озабочен «очищением» души, а Мережковский мечтает о пугачевщине, которая сметет царизм. Ясно, что установки «Нашей церкви» принципиально апокалипсичны – в большей мере, чем ивановский дионисизм с его чаяниями «возврата языческой весны», расцвета новой органической культуры.