Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи

«В 1908 году Папюс вновь в России. Останавливался он на квартире у библиотекаря Зимнего Дворца, поэта и теософа Лемана»[749]: данный факт, приводимый в богатом документальным материалом исследовании, указывает на недостающее нам звено. Возможный посредник между Минцловой и петербургскими «бессмертными» – это Борис Леман (1882–1945; поэтический псевдоним Дикс), по своему внутреннему складу оккультист (М. Сабашникова писала о его «способности второго зрения»), впоследствии один из руководителей российского антропософского движения[750]. Автор одной из работ о Лемане утверждает, что тот был «членом кружка мартинистов»[751]. Речь идет об оккультном кружке, собиравшемся у актрисы О. И. Мусиной-Пушкиной, куда входили сам Папюс, великие князья Николаевичи и ряд других высокопоставленных лиц; именно из этого кружка шло воздействие на императорский двор[752]. Леман был вхож также на ивановскую Башню и не раз менял свое отношение к ее хозяину, ставшее в конце концов весьма отрицательным. «Я не люблю его, – говорил в 1921 г. Леман об Иванове, – плохое чернокнижие, умное, талантливое, но – плохое»[753]. На Башне же Леман встречался с Минцловой, которой посвятил довольно слабое стихотворение, отдающее при этом должное ее духовным дарованиям. Гораздо интереснее стихотворение, приложенное к письму Андрею Белому от 11 мая 1906 г. (оно приведено в книге Богомолова); не представлен ли в нем спиритический «ритуал» мартинистской ложи?[754]

Андрею Белому

В тишине полуночи пришли и глядят,
Обступили и шепчут, смеются в углу.
Руки тянутся, красные глазки горят,
И куда-то зовут, в неизвестность манят,
И кровавые очи сверкают сквозь мглу.

С каждым мигом все громче их смех в тишине,

Наплывают все ближе, неясным кольцом.
Вижу, руки их жадно стремятся ко мне,
А за ними темнеет, прижавшись к стене,
Кто-то с бархатно-черным лицом.

Помню ночь, как впервые я их увидал.

Ветер выл. Мы сидели во тьме вкруг стола,
Исполняя проклятый ночной ритуал:
Мы сплели наши руки, и каждый узнал,
Как могуча их темная сила была.

О, как крепко сплетенье испуганных рук!

Помню стоны, и треск, яркий, призрачный свет.
О, как страшен наш общий безумный испуг,
Мы замкнули себя в очарованный круг,
Из которого вольного выхода нет.

И в мерцаньи кровавых, зловещих огней

Мы их видим так близко, пришедших на зов…
О, как искрится пламя их жадных очей
И как страшен тот сумрак безликих теней
Для сорвавших Изиды запретный покров.

Выделенные нами слова во второй строфе этого удивительного по реалистичности чувств стихотворения отсылают к определению «бессмертных» Минцловой – «херный бархатный отряд»; нельзя не признать, что здесь совпадение не в расхожем выражении! «Безумный испуг» при соприкосновении со сверхъестественным действительно может вызвать обморок; настроение этих стихов созвучно атмосфере сомнамбулического трепета, постоянно окружавшей Минцлову… Если последняя после разгрома мартинистского кружка открыла для Лемана учение Штейнера[755], то вполне возможно, что поэт-мартинист ранее познакомил визионерку с царскосельскими «бессмертными», которых она и разумела, говоря о «братьях». В мартинистской же ориентации Лемана в 1900-е гг. сомнений быть не может. Автор книги о Сен-Мартене, каббалист, он провозгласил свое credo в стихотворном указании на розенкрейцерский символ:

Пойми того, кто принес
В помощь твоей слепоте
Символ: на черном кресте
Семь алых роз.

(R. К.)

Феномен Лемана – Дикса может помочь разрешить загадку придворной ложи «Роза и Крест». Свидетельство же Евгении Герцык, послужившее для нас поводом к экскурсу об этой ложе, несмотря на его кажущуюся мимолетность, принадлежит к числу тех документов, которые, подобно вспышке яркого света, внезапно приоткрывают взору заинтересованного потомка одну из примечательных тайн русской истории.

Царь-Девица