Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи

Как видно, «литературоведение» Евгении Герцык не вписывается в контуры академической науки о литературе. Художественные тексты читаются ею с несравненно большей личной заинтересованностью, чем та, которая подобает кабинетному исследованию. С помощью Эдгара По Е. Герцык стремится понять свою эпоху, разрешить собственные экзистенциальные проблемы, и анализ текстов оборачивается универсальной антропологией. Но такова общая особенность русской герменевтики – размышление интерпретатора о литературе незаметно превращается в философствование на темы бытия. И примечательно, что это происходит не в ущерб пониманию художественного текста, раскрывающего свои наиболее глубокие смыслы навстречу именно экзистенциально напряженному вопрошанию.

Глава 6 Самое молодое и творческое время…»

На перевале эпох

Наш анализ духовного пути Евгении Герцык постепенно приближается к концу. Вместе с ней мы подошли к эпохе катастроф XX в., и остается одно – понять, как совершилось врастание в советскую действительность утонченной участницы декадентских «действ», собеседницы религиозных философов. Впрочем, эта метаморфоза не должна сильно удивлять. Серебряный век, установкой которого был «мировой пожар» (А. Блок) в сфере духа, внес свой весомый вклад в потрясения, приведшие к концу старой России. Ницше с его антихристианской «переоценкой всех ценностей» и даже Соловьев, поставивший под вопрос православие, – новые духовные вожди интеллигенции закладывали под русское царство и Церковь бомбы ничуть не меньшей взрывной силы, чем это делал отвергнутый ею Маркс. Башня на Таврической была не только неоязыческим капищем и сомнительным салоном, но и, по сути, революционным клубом. Большевики вели подкоп под экономический уклад, социальные институты и мутили народ – интеллигентская элита подтачивала духовные устои страны. Бескомпромиссная ко всем революционным нововведениям позиция Ивана Бунина была скорее исключением, чем правилом: интеллигентское большинство приветствовало уж по крайней мере февральский переворот. Дальнейший ход событий отрезвлял, но не всегда вел к истинному покаянию. Когда 3. Гиппиус из парижского эмигрантского далека предавалась праведному гневу в адрес Блока, написавшего «Двенадцать», она не вспомнила о своей и Мережковского дружбе с эсером-террористом Савинковым. Имя Евгении Герцык стоит в длинном ряду имен от Флоренского до Горького и А. Н. Толстого. Не осуждая и не оправдывая, – какое, собственно, наше на то право?! – мы попытаемся описать позицию, занятую ею в новую эпоху.