Феномен Евгении Герцык на фоне эпохи

При всей возвышенности, почти что неотмирности «общественного идеала» Новгородцева, весьма сходные представления служат реальным фундаментом современных западных обществ. Конечно, сам Новгородцев тут ни при чем: это он подключился к западноевропейской демократической традиции, восходящей к идеям Руссо, с желанием привить ее на русской почве. При установке современной России на построение правового государства и создание гражданского общества, Новгородцев мог бы быть поднят на щит, если бы в 1920-е гг. он не стал с великим скепсисом относиться к идее демократии и в противовес ей не начал мечтать о «восстановлении святынь». Думается, мы вправе говорить о крутом повороте идейного пути Новгородцева в последние годы его жизни (скончался мыслитель в 1924 г. в Праге). – По-видимому, живя в западных условиях, Новгородцев разочаровался в самой идее личностной свободы как основы развития общества и государства. Да, демократия – это «форма свободной жизни», но из демократического принципа с неизбежностью следует господство «политического релятивизма»: демократия позволяет существовать и конкурировать всем идейным направлениям, всем партиям и группировкам. Надо думать, господство «принципа относительности» «над всей жизнью, над всей мыслью»[94] угнетало того, кто, будучи вольнодумцем в условиях царской России, являлся по своему духовному устроению искреннейшим приверженцем абсолютных начал. «Жить в современном демократическом государстве, это значит жить в атмосфере относительного, дышать воздухом критики и сомнения»[95]: здесь уже не кабинетная мысль, а живое, экзистенциальное свидетельство. «Самое страшное и роковое в этом процессе (демократической политики. – Н. Б.) – опустошение человеческой души» – запоздало, но Новгородцев все же пришел к тому, о чем давно твердили представители русского религиозного возрождения. В силу этой своей внутренней неустойчивости, безопорности, демократия, заключает Новгородцев, «есть не путь, а только распутье, не достигнутая цель, а проходной пункт», «опушка леса с неизвестно куда расходящимися тропинками»[96]. «Среди народов, живущих под властью демократии, – констатирует мыслитель, – стали обнаруживаться стремления оставить распутье и выйти на какой-либо твердый путь»[97]: увы, он оказался прав. Свергнув иго монархии, эти народы, пережив кратковременный период весьма проблематичной «демократии», предпочли «твердые пути» кто коммунистической, кто фашистской диктатуры.

Новгородцев смутно предвидел дурной поворот в развитии послевоенной Европы: холодно, неуютно будет в ней, мрачно пророчествовал он, вспоминая ставший вновь актуальным «болезненный крик Гоголя: “Все глухо, могила повсюду!”»[98] Сам Новгородцев видел спасение в принципиальной переориентации общественного сознания с ценностей относительных на абсолютные. Вряд ли надеясь на понимание политиков, он хотел хотя бы расшевелить европейских интеллектуалов. «Демократия, – уже с пафосом религиозного проповедника заявлял Новгородцев, – как и всякая другая форма государства, сильна только тогда, когда над ней стоит справедливость, когда народ не забыл, что в мире есть Высшая Воля, пред которой народная воля должна преклониться. <…> Будущее демократии, как и всякой другой формы, зависит от будущности религии (курсив мой. – Н. Б.)»[99]. Данное суждение Новгородцева также не выдержало испытания временем, и это есть свидетельство того, насколько рискованными и ненадежными сделались всякие, казалось бы, вполне правомерные синтезы, широкие обобщения в области философской науки об обществе…