Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Обе приведенные точки зрения согласуются с теорией модернизации. Применительно к истории наказаний эта теория утверждает, что наказание является придатком какой-либо формы легального или рационального доминирования в рамках некоей более общей цельности, представляющей собой модерность, и тюрьма – ее визитная карточка. В классических формулировках Вебера, Дюркгейма и Монтескье модерность характеризуется тенденцией к созданию более мягких пенитенциарных систем. Это объясняется тем, что реститутивные подходы и гражданско-правовые средства защиты лучше приспособлены для рыночно ориентированных отношений договорного типа, чем пенитенциарное регулирование и уголовное наказание; в модерном государстве целью является реформирование правонарушителя, а не разрушение его тела. Из такой логики следует, что чем более деспотично и менее демократично государство, тем более сурово оно наказывает своих граждан. Известно, что в России в позднеимперский период возникли начатки модерной пенитенциарной системы, включая такие ее неотъемлемые особенности, как индивидуализация наказаний (наказание соответствует конкретному человеку, а не его преступлению), размещение в камерах, возвращение ссыльных, централизованное административное управление пенитенциарной системой, а также исправление через труд и индивидуальную рефлексию. Сельскохозяйственная колония на острове Сахалин стала в Российской империи аналогом исправительной колонии в Меттре; «Кресты», построенные по паноптическому проекту архитектора А. О. Томишко и функционировавшие по филадельфийской системе, стали местной вариацией Пентонвиля, открытого в Лондоне в 1842 году. Тип городской тюрьмы был внедрен в России примерно за полвека до революции, и, как показал Майкл Джейкобсон, прогрессивные идеи индивидуализации и реабилитации повлияли на идеи ранних большевиков в отношении наказаний, даже притом, что реальная практика увлекала советскую пенитенциарную систему в более зловещем направлении [Jakobson 1993]. Согласно классической теории модернизации, все, что случилось потом, явилось прерыванием нормального развития в сторону модерной, социально ориентированной системы наказаний. Официальные историографы признают этот тезис с той оговоркой, что, при всех «эксцессах» ГУЛАГа, подспудная траектория развития пенитенциарной системы в России была прогрессивной начиная с даты ее основания как централизованной системы в 1879 году и по сей день.

Постструктурализм предлагает иную телеологию, в которой тюрьма олицетворяет собой стремление модерности к порядку и систематическую апроприацию пространства. Наиболее известны идеи Мишеля Фуко. Я не буду воспроизводить ни доводы Фуко относительно усиления дисциплинарной власти, ни аргументы его противников. Для Фуко тюрьма не столько связана с возмездием, заключением, применением правовых санкций, сколько представляет собой эталон приоритизации порядка во всех индустриальных обществах. Назначение пенитенциарных технологий, как описывает его Фуко в своей оказавшей большое влияние на последующие исследования книге «Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы», состоит в том, чтобы разрушать автономную личность, контролировать классы, несущие опасность, и создавать модели менее явных и более всепроникающих способов регуляции для последующего внедрения в общество [Foucault 1977]. В этой работе он говорил прежде всего о природе власти во всем теле общества в целом, однако немногие специалисты по истории пенитенциарных систем могут игнорировать его идеи относительно расцвета тюрем. Тот факт, что он заимствует метафору архипелага, дает понять, что советский опыт стал неотъемлемой частью теоретической схемы Фуко, но в разном контексте он говорит о Советском Союзе по-разному [Plamper 2002]. У Фуко ГУЛАГ оказывается одновременно и механизмом наказания в эпоху, предшествующую Просвещению, и буржуазной пенитенциарной практикой, хотя в отношении последнего определения он настаивал, что террор и суровые наказания свидетельствуют о провале, а не о расцвете модерного дисциплинарного порядка.

При всей неоднозначности высказываний Фуко относительно СССР, его исследования истоков современной власти позволили специалистам по истории России делать предположения о поддержании порядка в Российской империи и в Советском Союзе. Среди историков, изучающих Россию имперского периода, самый явный последователь Фуко – Эндрю Джентес, пытающийся описать царскую систему ссылки через двоякое стремление «наказать тело» и «дисциплинировать душу». Также он использует теорию правительственности Фуко для описания саморегулирующихся «антиобщин» осужденных, декабристов, разбойников и бюрократов, ставших результатом ссылочной системы в Сибири [Gentes 2008; Gentes 2010]. На самом деле ссылка плохо вписывается в теории Фуко, хотя она, в разных формах и под разными названиями, была одной из отличительных черт пенитенциарной культуры в России с самого раннего времени и остается таковой до настоящего дня.