Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Один из первых примеров был подан опять-таки Дмитлагом. В распоряжении начальника Санотдела Дмитлага Флейшмейкера, датированном 1934 годом, подробно излагается режим содержания стойко нетрудоспособных в инвалидном городке[170]. В него могли направляться: 1) те, кто был полностью нетрудоспособен и нуждался в постороннем уходе (госпитализированные хронические больные); 2) те, кто был полностью нетрудоспособен, но не нуждался в уходе; и 3) истощенные и ослабленные, для восстановления трудоспособности которых требовалось более двух месяцев (лица с «временной инвалидностью»). Таким образом, в инвалидном городке должны были находиться госпитализированные, абсолютно нетрудоспособный контингент и группы с ограничениями трудовой деятельности. Все обитатели городка должны были находиться под наблюдением медицинского персонала и направляться на работу только с визой врача, определяющей тип работ, которые они могли выполнять, и максимальную продолжительность рабочего дня. Трудоспособные инвалиды могли работать в мастерских – изготавливать предметы народного потребления для лагерных нужд. Госпитализированные инвалиды должны были получать медицинские пайки; инвалиды, работавшие в мастерских, получали базовый паек, дополненный поощрением за работу. Все должны были получать антипеллагрические добавки. Также было распоряжение выращивать в городке сельскохозяйственные культуры на специально отведенных для этого участках. Заключенных исключали из баланса трудовых ресурсов и заносили в отдельный учетный список как инвалидов.

Г. В. Князев вспоминал, как в 1938 году в Адаке под Воркутой, в 20 километрах от ближайшего населенного пункта, с нуля строился лагерь для инвалидов. Трудоспособные бригады отправляли расчищать лес для установки палаток. Среди самых ослабленных заключенных в лагере Князева нарастало беспокойство – они боялись, что их отправят в это пустынное место. Князев слышал, что первые заключенные-инвалиды «живут в палатках, ни бани, ни кухни, пищу варят в огромном котле под открытым небом. И несмотря на все это неустройство, туда прибывают одна за другой партии слабосильных и “неполноценных” зеков»[171]. Туда же отправляли и престарелых. Позднее, в том же году, и самого Князева отправили в Адак. Работы для заключенных было мало, и самые слабые просто лежали на нарах и мечтали о еде. В распоряжении врача инвалидного лагеря, тоже зэка, было совсем немного продовольственных запасов, и он мало что мог сделать, чтобы предотвратить смерть людей от голода[172]. Однако Князев достаточно окреп для перевода в другой лагерь и в конце концов устроился на работу санитаром в лагерном лазарете.

Вероятно, некоторые мастерские лагерей для инвалидов выпускали большую часть предметов народного потребления для нужд ГУЛАГа. В 1933 году начальство ГУЛАГа уже могло похвастаться тем, что в 1932 году в лагерях было произведено множество разнообразных предметов на сумму 11 млн рублей, в том числе мебели, игрушек, товаров для дома, метизов, кожгалантереи и музыкальных инструментов. О том, кому предназначались эти товары, не сообщалось, но было отмечено, что в будущем производимые предметы будут предназначены в основном для внутреннего потребления в лагерях. Предполагаемыми потребителями, скорее всего, должны были стать коменданты лагерей, руководство и их родственники [История ГУЛАГа 2004–2005, 3: 105]. З. Д. Усова научилась делать мебель в плотницкой мастерской в инвалидном лагере в Талагах под Архангельском в конце 1930-х годов. Она охотно освоила это ремесло и гордилась своими табуретками, столами и тумбочками. Однако рацион в ее лагере составлял всего 700 граммов хлеба в день, а рабочий день был намного длиннее, чем для контингента слабосильных команд: десять часов, начиная с семи утра[173]. В то же самое время в 23 километрах от Магадана, на другом конце СССР, в хорошо оборудованном инвалидном лагере трудился Лев Лазаревич Хургес, сначала в столярной мастерской, а затем в ателье по изготовлению игрушек, получая 800 граммов хлеба при неопределенной продолжительности рабочего дня. Изготовление игрушек, писал он, «вселяло в душу некоторую радость. Раскрашивал я кукол, паяцев и мишек, и всегда, взяв в руки очередную игрушку и представляя себе улыбающуюся детскую мордашку, я забывал и голод, и все унижения своей теперешней жизни» [Хургес 2012: 602]. Эти примеры, в отличие от случая Князева в новом лагере для инвалидов, показывают, что назначение в давно существующий инвалидный лагерь давало возможность путем полезных занятий обрести своего рода достоинство – то, о чем мечтали инвалиды как внутри ГУЛАГа, так и за его пределами.