Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Для многих современных исследователей истории советской науки и техники, особенно российских, феномен шарашки интересен только с биографической точки зрения: как явление, показывающее «трагические судьбы советских ученых и специалистов»[219]. Немало ученых уделяли внимание этой уникальной тюремной практике. Однако хотя их работы имеют значительную ценность, как правило, речь в них идет либо о том, как сталинский террор сбил советскую науку с нормального курса, либо в героическом ключе описываются жизни советских ученых и инженеров, прошедших через эту систему[220]. В первом случае предполагается существование нормативной науки, тогда как труды второго типа превращаются в агиографии. В обоих случаях система шарашек преподносится как сокрушительный удар по советской науке. Ученые и эксперты предстают беспомощными колесиками в машине, управляемой всемогущей, монолитной, централизованной и сверхстатичной структурой. Государство и наука зачастую показаны как две обособленные сущности с противоположными мотивациями. Наконец, хотя в литературе о советской науке произошел фундаментальный методологический сдвиг и появился доступ к ранее закрытым архивам, исследователи, как правило, уклонялись от пересмотра самого страшного периода в истории советской науки – Большого террора. Возможно, это связано с тем, что ужасы Большого террора предполагают нарратив с разделением на палачей и жертв, удобно вписывающийся в прежние односторонние социальные модели, где всемогущее государство, вооруженное коммунистической идеологией, нападает на беспомощных благородных ученых, не совершающих никаких действий.

Хотя о системе шарашек действительно можно говорить в контексте истории советской науки и всех тех невзгод, которые она претерпела, она также дает отличную возможность по-новому взглянуть на связь между советской интеллигенцией и сталинскими репрессиями. Цель данной работы состоит не в детальном описании особых тюрем для ученых, а в том, чтобы история шарашек перестала быть материалом для агиографий знаменитых ученых и конструкторов, таких как Туполев, а стала частью более широкой истории советского Гулага. В последнее десятилетие историография Гулага развивается небывалыми темпами. Используя новые архивные источники и методологии, историки и социологи изучили Гулаг как на конкретных примерах, так и на макроуровнях. Перестав воспринимать Гулаг лишь как результат государственного террора, направленного против населения, ученые рассмотрели его и как составляющий элемент сталинской экономики, и как средство установления жесткого контроля за общественным пространством и мобильностью граждан, и как место лишения свободы, и как систему реабилитации и искупления[221]. Несмотря на это изобилие научных работ, сравнительно мало было написано о роли интеллектуального труда в жизни Гулага. Историки Гулага, признавая важность шарашек, не уделяли должного внимания описанию этого явления[222]. Поместив историю интеллектуального труда в общий контекст истории Гулага, мы сможем понять, как деятельность советской интеллигенции – по принуждению или добровольная – усилила и расширила роль Гулага в советской экономике.

Вопрос о том, насколько Гулаг и, говоря шире, советское общество в целом могут восприниматься как смежные или отдельные объекты исследования, интересует многих исследователей. Концепция Гулага и не-Гулага, предлагаемая О. В. Хлевнюком, утверждение Гольфо Алексопулос о том, что «миры Гулага и не-Гулага часто соприкасались», и заключение Г. М. Ивановой, что география Гулага «практически совпадает с территорией Советского Союза», – все это помогает лучше понять роль Гулага в истории СССР[223]. Если, как пишет Кейт Браун, Гулаг располагался в «тюремном континууме», представленном в виде «сложного узора из изолированных пространственных объектов» [Brown 2007], то где тогда в этом континууме место для системы шарашек, особенно с учетом существования других изолированных мест, в которых в советское время производилось научное знание, таких как печально известные «закрытые города» (ЗАТО)? Как опыт шарашек помогает нам понять институциональную роль и историю Гулага, особенно различия между тем, как планировалась его деятельность, и тем, как она осуществлялась на практике, и в целом оценить экономическую эффективность лагерной системы? Именно эти вопросы и составляют предмет данного исследования.