Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Замечание по поводу терминологии: хотя историки используют различные термины для обозначения заключенных, работавших в шарашках, администрация Гулага всегда называла их «специалистами». Этот термин вошел в широкий обиход после 1917 года, когда большевики спорили, стоит ли привлекать «буржуазных специалистов» для работы на социалистическом производстве; сам Ленин признал, что «поднять производительные силы… без буржуазных специалистов нельзя» [Ленин 1967, 166]. Тогда это слово тесно ассоциировалось с зарождающейся научно-технической интеллигенцией, к которой принадлежали инженеры, техники, а также ученые, занимавшиеся прикладной наукой, – то есть те, чья деятельность была связана с массовым производством[224]

. Однако в 1930-е годы многие ученые, занятые теоретическими исследованиями в области фундаментальных наук, тоже переключились на прикладную деятельность. С учетом этих изменений ко времени Второй мировой войны специалисты, собранные в шарашках, представляли собой смесь из ученых-теоретиков, ученых, занимавшихся прикладной наукой, инженеров и техников, большинство из которых пришли из таких областей науки, как аэронавтика, баллистика, металлургия, машиностроение и прикладная химия. В своей работе я использую термин «специалист» или «эксперт» для обозначения людей именно этой большой группы, кроме тех случаев, когда это особо оговаривается.

Происхождение системы

Несмотря на все сложности и противоречия, возникающие при изучении истории шарашек, для описания этого явления можно воспользоваться очень удобным методом датировки, так как его ключевые даты совпадают с началом (1929) и концом (1953) правления Сталина. Соответственно, важнейшие моменты в истории шарашек в той или иной степени соответствуют основным периодам сталинской эпохи – Великому перелому, Большому террору, последовавшей за ним войне и позднему сталинизму, наступившему после ее окончания. Хотя каждый из этих периодов протекал по-своему, существовали и некоторые общие правила, не изменявшиеся со временем. Так, ни в одном из этих случаев ученые и инженеры никогда не арестовывались и не заключались под стражу специально для того, чтобы заниматься интеллектуальным трудом; на самом деле решение привлекать заключенных к научной деятельности каждый раз принималось уже после непродолжительных, но интенсивных волн арестов среди советской интеллигенции. Необходимым условием для принятия такого рода решения был избыток лагерной рабочей силы, ставший следствием массовых репрессий. Но почему вообще арестовывали ученых и инженеров?

С самого прихода большевиков к власти отношения между политической верхушкой (руководством партии и страны) и научно-технической элитой были сложными. С одной стороны, партийные лидеры, такие как Ленин, Бухарин и Троцкий, понимали, что ученые и инженеры необходимы для модернизации России. С другой, они относились к научно-технической интеллигенции с глубоким недоверием, так как эти люди олицетворяли собой все то, что революция обещала уничтожить: буржуазную культуру, элитаризм и склонность к академизму, удаленному с повестки дня. Эта конфликтная ситуация привела к тому, что по мере того, как все больше ученых и инженеров занимали ключевые посты в системе советской экономики, у большевиков все сильнее развивалось чувство собственной уязвимости. Как писал в своих классических работах Кендалл И. Бэйлз, советские лидеры решали эту проблему двумя способами: во-первых, они сажали в тюрьмы «старых» специалистов, а во-вторых, воспитывали новое поколение так называемых «красных специалистов» – молодых мужчин и женщин, более лояльных к требованиям большевистской эпохи [Bailes 1978; Lampert 1980][225]. Говоря о первом способе, необходимо прежде всего вспомнить атаку на старую научно-техническую интеллигенцию во время процессов по Шахтинскому делу и делу Промпартии в 1928 и 1930 годах соответственно. Тысячи человек были арестованы за вредительство, многие были осуждены, некоторые казнены [Bailes 1978: 69–158; Красильников 2011–2012; Беляков 1999б; Гончаров и Нехотин 1998]. В то же время в московские профессионально-технические училища массово призывались молодые студенты, в большинстве своем из крестьянской среды [Fitzpatrick 1979; David-Fox 1997]. Этот комплексный подход – арест старых специалистов и набор новых – оказался эффективен, по крайней мере поначалу, однако он породил новые трудности: для обучения новой интеллигенции требовалось время, а пока что стране не хватало квалифицированных ученых и инженеров для выполнения плана первой пятилетки. То есть решение одной проблемы создало новую, для которой опять-таки требовалось новое решение.