Феномен ГУЛАГа. Интерпретации, сравнения, исторический контекст

Центральные органы власти четко осознавали пользу принудительного труда в военный период. 30 июля 1941 года руководство НКВД в Москве обратило внимание на то, что у значительной части заключенных, работавших на аэродромах, приближается окончание срока отбывания наказания. В скором времени был издан приказ, по которому людям предписывалось оставаться на местах до завершения работ, несмотря на то что формально они подлежали освобождению [ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1a. Д. 107. Л. 192]. Этот экономический императив признавали и лагерные власти на местах. Например, администрация упомянутой выше Томской ИТК разрешила одному осужденному троцкисту проживать вне зоны без охраны, поскольку он был квалифицированным инженером и занимал ответственную должность исполняющего обязанности начальника литейного цеха [Bell 2013: 127]. Практика назначения так называемых контрреволюционеров на важные с экономической точки зрения должности и предоставления им значительных привилегий была в военное время распространена повсеместно, хотя это и шло вразрез с установленными правилами[302]. В ноябре 1941 года Новосибирский обком партии дал специальное указание начальнику Сиблага Г. Н. Копаеву направлять «квалифицированных инженеров и рабочих, осужденных за бытовые и контрреволюционные преступления», на оборонные предприятия региона[303]. Эти случаи со всей очевидностью показывают превалирование экономической целесообразности в деятельности лагерей над политическими императивами.

Даже лагерная пропаганда, от которой следовало бы ожидать наиболее ярко выраженного подчеркивания политических мотивов, делала основной упор на производство. Конечно, в советском контексте трудно разделять экономику и политику, поскольку доказательство политической благонадежности зачастую подразумевало компетентное исполнение своей производственной роли. Одновременно было верно и обратное: власти часто рассматривали плохие экономические показатели как свидетельство политической ненадежности. В лагерной пропаганде военного времени уделялось много внимания тому, чтобы призывать к усердной работе и стыдить за нерадивость. В частности, администрация лагерей пыталась вдохновлять людей через рассказы о подвигах, совершенных бывшими заключенными на фронте. Как следует из работы Барнса, освобожденные узники Сиблага якобы посылали письма своим бывшим товарищам по лагерю, рассказывая о собственном опыте. Как следует из доклада об одном таком письме бывшего заключенного, его автор уверял бывших товарищей по лагерю, что если они будут «лодырями и саботажниками», то станут тем самым «прямыми пособниками врага». Заключенные, читавшие или слушавшие эти письма, писали в ответ, что «будут работать в тылу на разгром врага» [ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1. Д. 1461. Л. 196][304].

Хотя мы, несомненно, должны скептически относиться к правдивости подобных рассказов – ведь условия содержания в большинстве лагерей были ужасными, особенно в 1942 и 1943 годах, – в действительности существует множество примеров, когда бывшие заключенные получали высокие награды за боевые подвиги, в том числе и звание Героя Советского Союза [Bacon 1994: 106].

Еще одним непосредственным стимулом стала практика досрочного освобождения в качестве поощрения за производительный труд. Несмотря на то что официальное сокращение срока наказания путем зачета отработанных трудодней прекратилась в 1939 году, заключенные продолжали получать досрочное освобождение за выполнение и перевыполнение рабочих норм. В 1939 году Политбюро недвусмысленно заявило, что заключенные должны отбывать полный срок, а поощрения получать в виде вознаграждений (усиленные пайки, лучшие бараки и т. д.), но без возможности досрочного освобождения [История сталинского ГУЛАГа 2004, 2: 158][305]. Тем не менее местные администрации признавали необходимость более действенных стимулов. Хотя эта практика в некотором смысле подтверждает аргумент Барнса о том, что ГУЛАГ – это не только смерть, но и искупление вины, мы должны быть довольно осторожны при использовании подобных противопоставлений. Во-первых, после освобождения многих из бывших заключенных оставляли работать в лагерях на тех же должностях. Во-вторых, как мы увидим позже, для досрочного освобождения в условиях военного времени были нужны крайне веские основания. Но в любом случае лагерная пропаганда пыталась показать заключенным, что досрочное освобождение вполне возможно при ударном перевыполнении ими трудовых норм. В большинстве отчетов о состоянии лагерной культуры существовал раздел «Досрочное освобождение и снижение сроков наказания»[306]. Во второй половине 1943 года УИТЛК по Новосибирской области дало разрешение на досрочное освобождение 161 человека и сократило сроки еще 262 заключенным. Одним из элементов работы культурно-воспитательных отделов было постоянное напоминание контингенту, что «только самоотверженным трудом и отличным поведением в быту они могут заслужить условно-досрочное освобождение» [ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1. Д. 1463. Л. 145].