Феномен Солженицына

2)Непонимание людей и, может быть, даже нежелание вдумываться, вживаться в них. Распределение их по готовым категориям, утилитаризм в подходе к ним.

3)Отсутствие мягкости, жалости, терпения. Напротив, первый подход: недоверие, подозрительность, истолкование in malem partem (с дурной стороны).

4)Невероятная самоуверенность, непогрешимость.

5)Невероятная скрытность…

Образ, согласитесь, возникает не больно привлекательный. Но даже очевидная непривлекательность этого открывшегося ему во всей своей некрасоте человеческого характера не изменила отношения отца Александра к величию Солженицына, к его харизме:

В тот же день.

Я мог бы продолжать, но не буду. Для меня несомненно, что ни один из этих – для меня очень чувствительных – недостатков не противоречит обязательно «величию», литературному гению, что «качества» (даже чисто человеческие) могут быть в художественном творчестве, что писатель в жизни совсем не обязательно соответствует писателю в творчестве. Что напротив – одной из причин, одним из двигателей творчества и бывает как раз напряженное противоречие между жизнью и тем, что писатель творит.(Там же. Стр. 183)

Нет, не свойства личности Солженицына, вдруг открывшиеся ему, какими бы непривлкекательными и даже отталкивающими они ни были, поколебали, чуть было даже не разрушили былую их близость:…

В тот же день.

Меня волнует, тревожит, страшит не трудность его в жизни, не особенности его личности, а тот «последний замысел», на который он весь, целиком направлен и которому ондействительно служит «без остатка»…

Думаю, что на этот раз сильнее, острее ощутил коренноеразличиемежду нами, различие между «сокровищами», владеющими сердцем… Его сокровище – Россия итолькоРоссия, мое –Церковь.Конечно, он отдан своему сокровищу так, как никто из нас не отдан своему. Его вера, пожалуй, сдвинет горы, наша, моя во всяком случае, – нет. И все же остается эта «отчужденность ценностей».

Его мировоззрение, идеология сводятся, в сущности, к двум-трем до ужаса простым убеждениям, в центре которых как самоочевидное средоточие стоит Россия. Россия естьнекая соборная личность, некое живое целое («весь герой моих романов – Россия…»). У нее было свое «выражение», с которого её сбил Петр Великий. Существует некий «русский дух», неизменный и лучше всего воплощенный в старообрядчестве. Насколько можно понять, дух этот определен в равной мере неким постоянным, прямым общением с природой (в отличие от западного, технического овладевания ею) и христианством. Тут больше толстовства, чем славянофильства, ибо никакой «миссии», никакого особого «призвания» у России нет – кроме того разве, чтобы быть собой (это может быть уроком Западу, стремящемуся к «росту», развитию и технике). Есть, следовательно,идеальнаяРоссия, которой все русские призваны служить… «Да тихое и безмолвное житие поживем». По отношению к этой идеальной России уже сам интерес к «другому» – к Западу, например, – является соблазном. Это не нужно, это «роскошь». Каждый народ («нация») живет в себе, не вмешиваясь в дела и «призвания» других народов. Таким образом, Запад России дать ничего не может, к тому же сам глубоко болен. Но, главное,чужд,чужд безнадежно, онтологически. Россия, далее, смертельно ранена марксизмом-большевизмом. Это её расплата за интерес к Западу и утерю «русского духа». Её исцелениев возвращении к двум китам «русского духа» – к природе как «среде» и к христианству, понимаемому как основа личной и общественной нравственности («раскаяние и самоограничение»). На пути этого исцеления главное препятствие – «образованщина», то есть интеллигенция антиприродная и антирусская по самой своей природе, ибо порабощенная Западу и, что ещё хуже, «еврейству».(Там же. Стр. 183–185).

И чем дальше, тем глубже, тем непреодолимее становится это коренное различие между ними:…

Понедельник, 19 мая 1975

Длинный разговор с Л. о Солженицыне,.. об его мечте «русской общины». Как ни переворачиваю все это в своём сознании, вся эта мечта продолжает казаться мне «ложной», ненужной. Это подчинение творчества «русской жизни», искусственно насаждаемой, я ощущаю как какой-то порок в солженицынском мироощущении. Рассказ об его ответе кому-то в Монреале: «Вам нравится наша Канада?» – «Мне нравитсятолькоРоссия…» Вот это «только» и есть ограниченность, «червоточина» солженицынского величия, его отрицание, пожалуй, лучшего в России – её «всемирности», её – «нам внятно все…». А теперь на страницах «Вестника» ему вторит Вейдле (по поводу «Глыб») – «тольков Россию можно верить…». Мое внутреннее отталкивание от всех этихтолько.Противоречие: если каждому свойственно житьтолькосвоим, то не за что бранить Запад в его равнодушии к русской трагедии… Говорят (Никита): «Да, но он – С. –почвенен, народен…» Что же, тем хуже для него, ибо от «почвы» и от «народа» как таковых – свету не воссиять…(Там же. Стр. 187–188)