Феноменологическая психиатрия и экзистенциальный анализ. История, мыслители, проблемы

В этом случае точкой отсчета становится непосредственный клинический опыт, позволяющий, по мнению ученого, «начать с самих вещей». Следуя за Хайдеггером, Штраус предлагает трактовать психотическое поведение, опираясь не на общепринятые теории, а на структуры мира повседневной жизни. Он продолжает: «Таким образом, я применю своего рода философское „эпохе“, т. е. сначала заключу в скобки все философские учения (те, которые мне известны) и, отталкиваясь от клинического случая, представлю свою философскую теорию…»[629]. При этом, по собственному замечанию Штрауса, анализ клинического случая не нужно ограничивать описанием истории жизни больного. Ее можно поставить в центр исследования, лишь если сами явления жизни понимать как сокрытие или искажение каких-то внутренних феноменов, как в психоанализе. Но, поскольку Штраус основной задачей ставит понимание антропологической возможности этих явлений, а не их скрытой сущности, он рассматривает патологические симптомы не как маски, за которыми скрывается истинное лицо, а как выражение специфических феноменов существования. «Тот, кто пытается заглянуть за маску, – пишет он, – выбирает позицию выше или ниже того места, которое он пытается увидеть. Такое пристальное всматривание в феномен с определенной стороны стало общепринятым для „разоблачающей“ психологии. Но любой, кто в противоположность этому интересуется прояснением антропологической возможности феноменов, должен смотреть на них лицом к лицу, чтобы проникнуть сквозь них. Поскольку при таком методе мы не „редуцируем“ один симптом до другого, мы можем обойтись без фактов истории жизни, которые без труда можно добавить позднее»[630]. В этом смысле, на взгляд исследователя, патологические феномены сходны с поэтическими образами, которые не столько открывают то, что скрыто, и копируют повседневную действительность, сколько облекают в форму сущность вещей и явлений.

По мнению Штрауса, принадлежность человека к «нормальным» или «больным» выводится другими людьми на основании анализа коммуникативных отношений повседневной жизни. Когда безумие трактуют как одержимость дьяволом, проклятие, благословение, вдохновение, следствие вины или болезни, отталкиваются от непосредственного взаимодействия с людьми, которых не могут понять по причине трансформации их мировоззрения[631]. Общение с психически больными людьми всегда сопровождает переживание их чуждости. «Устаревшие выражения „психиатр“ и „сумасшедший дом“, – пишет ученый, – все еще напоминают нам, что инаковость является тем критерием, который помогает опознать психотическое поведение в обычной жизни и с опорой на который выстраивают клиническое наблюдение и научное исследование. Психотические симптомы хотя бы косвенно указывают на стандарт, которому пациент не соответствует»[632]. Норма и патология словно два языка, разделены практически непроницаемой границей. Даже перевод с одного современного языка на другой вызывает множество трудностей, а перевод с языка больного человека на язык здоровых практически неосуществим.

Отчужденность является своего рода практическим индикатором для определения нормальности или ненормальности в клинике и повседневной жизни: «в ходе беседы мы обнаруживаем иностранца, говорящего на другом языке, незнакомом нам»[633]. Мы замечаем эти непохожесть, отчужденность, странность интуитивно, так же, как замечаем грамматические ошибки, не помня правил правописания. Этот опыт чужой инаковости первоначально переживается в непонимании как удивление, он «сначала удивляет нас и заставляет искать причины этого удивления»[634].

Именно поэтому, как считает Штраус, в изучении патологических феноменов наиболее приемлемым исследовательским подходом и выступает феноменология. Он отталкивается от самого пациента, от его каждодневного бытия в мире. Существование больного, по мнению Штрауса, отличается от нормального жизненного мира и предстает как разрушенный мир, разрушенное бытие: «феноменология пытается понять психически больного, отталкиваясь от нормы живого бытия ‹…› Становится очевидным, что галлюцинации являются карикатурами нормальных структур, искажениями, отражающими патологические модели бытия в мире»[635]. Одна из работ Штрауса – «Об обсессии» – начинается следующими словами: «Психозы и неврозы являются изменениями человеческого опыта и поведения. Они, как уже говорилось, – эксперименты, устроенные самой природой… психиатрические палаты можно бы было рассматривать как огромные естественные лаборатории психологии»[636]. Но ситуация «психиатрического эксперимента» во многом отличается, например, от классического эксперимента в физике. Физик отталкивается от известного и стремится к неизвестному и новому, в психиатрии все происходит с точностью до наоборот. Психиатр видит перед собой человека с определенными симптомами и синдромами, с изменившимся миром и изменившимся «я», и ему только предстоит установить, что происходило с ним до этого, и что привело к такому исходу.