Фэнтези-2005

Вздохнул Черт: был шинок — нет его. И ведьмака нет, давно в котле пекельном бока греет, и паныча любопытного. Нет их. Если б только их! Помнил Черт: коли Рождество близко, спешат хлопцы и девчата колядовать, рядятся волхвами да медведями…

Безлюдно на улицах, скучно! Видать, крепко запретили Рождество. Нет — ничего нет.

А чего есть?

Оглянулся Черт, от лишних глаз опаску имея. Но только пусто, ночь зимняя вокруг, ни души на улице. И в небе пусто: был Месяц — нет Месяца. Хмыкнул Черт, затылок прической «бокс» стриженный почесал…

Там, где прежде роща стояла, парк оказался. Не роща, конечно, но все же деревья в наличии. Поискал Черт, какое из них вербой будет. Хоть и без листьев, а узнать можно.

— А ну, вылазь! Вылазь, говорю!

Только кто ответит? Ночь, тьма зимняя, Месяца — и того нет.

Хмыкнул Черт, губы дудочкой сложил:

Них, них, запалам, бада,
Эшехомо, лаваса, шиббода,
Яндра, кулейнеми, яндра…

Не взяли бы Черта в Гран-Опера петь и даже в сельский клуб не пустили бы. Не дал Люципер таланту! Но только порой важно не как поешь, а что. Зашевелился снег под вербой, листья прошлогодние встопорщились. Показалось из-под них круглое да серое. Выглянуло, вновь спряталось.

— Кумара? — пискнуло еле слышно.

— Кумара-кумага! — засмеялся Черт в ответ. — Жунжан!.. Вылезай, Клубок! Не признал, что ли?

— Признал…

Встал перед ним черт Клубок — такой же, каким был в годы давние: сутулый и седой, глаза — плошки желтые, борода козлиная, рога козлиные. А в рогах — вроде клубка шерстяного. Ох не завидовали тем, кому такой клубок ночью под ноги попадался!

— Признал, — повторил, бороду козлиную почесав. — А как не признать-то? Кто же из нынешних «Кумару» помнит? И песни наши забыли, и Рождество справляют, нас, стариков, срамят… Давно приехал?

Так и разговорились.

Из парка Черт к речке собрался. Не пропала речка, только уже стала и грязней, даже сквозь лед заметно. Пошел он туда, хоть и надежд особых не имел. За Клубка, приятеля стародавнего, Черт спокоен был. Куда тому пропадать? Или в округе все вербы перевелись? А вот Мостовой, что мосту старому хозяином считался, мог и не уцелеть. Давно мост сломали, еще полвека тому. Разобрали — и новый, железный построили. Прижился ли Мостовой? При железе жить опасно, это Черт еще по Парижу запомнил. Эх, веселым чертом был Мостовой! Клубок — тот без выдумки обретался, по земле катился да с пути сбивал. Или огнем пыхал. Мостовой же без шуток и ночи не проводил. Позднего прохожего на мосту встретит — меняться предлагает. У кого кожух добрый, тому новый, еще лучший сулит, у кого кобза — заморскую гитару обещает. А уж когда дело до уговоров дойдет, никому не устоять! Однажды и вовсе смех был: попа повстречал, что от молодицы под утро пробирался. А у попа блудливого — бородища до пояса. Заступил ему Мостовой дорогу, не побоялся, потому что был в ту ночь поп грешнее грешного. К перилам деревянным прижал и бородами меняться велел. Понимал — не станет блудник долго спорить. Ох и срам случился, когда матушка-попадья поутру увидела, что именно у благоверного на подбородке выросло! Ох и гремело смехом все Пекло! Жаль, историю эту Черт приятелю своему Сартру не поведал. Хотел, так все некогда было.

Ступил Черт на мост, «Кумару», тайную песню чертячью, насвистывая. Только ступил — так сразу и замер, потому что иной звук услыхал. Урчал где-то поблизости мотор автомобильный.

— «Эмка», — определил Черт. — Карбюратор чуток барахлит, чистить пора… А не по мою ли шкуру?

Вот тут-то его и взяли.

— Сгною, удушу! — орал черт Фионин, лампу трехсотсвечовую ближе пододвигая. — В Карамурлаге заморю, в святой воде топить стану!..

Морщился Черт от огня пекельного, зрачки ему рвущего, кривился — и прикидывал, что в прежние времена одной такой лампой весь хутор, который на месте райцентра стоял, осветить можно было.

— Шкуру сдеру, падла! Где Месяц, спрашиваю? Куда девал?

Не выдержал Черт, отвернулся. Уж больно огонь ярок был.

— Ищите!

Взмахнул Фионин лапой когтистой, в кулачище сжатой, но так и не ударил. Хоть и власть у него, хоть и в кабинете они запертом, да только закон у чертей строгий, не в пример людскому. Не пойман — не вор, значит, и бить нельзя. Хуже того! Испокон веков в Пекле подлость ценилась. Подлость — и ловкость. А что может быть подлее и ловчее, когда своих же чертей в обман ввел? За такое немалую награду давали. Если же в совсем важном деле пакость учудил, иных чертей в беду сумел втравить, так не просто награду. Назначали того черта на освободившееся место — за что подлей оказался. В общем, все у них, у чертей, как у нас. Чуток честнее только.

Так что не ударил Фионин, поостерегся. И револьвером грозить не стал, хоть и красовался он тут же — на столешнице, зеленым сукном обитой.

— Пошутил — и хватит! — сбавил тон черт Фионин, даже лампу чуть отодвинул. — Ну, зачем тебе Месяц? Не продашь ведь! А как у нас неприятности начнутся, так ведь и тебе…

Замолк — плохо вышло. Проговорился! Схватился было от злости за револьвер, но так и не взял со стола.