Фэнтези 2005. выпуск 2

Бату очень понравилась эта история: не столько драматургией, сколько пафосом насаждения тиранической воли. Растроганный Бат даже подарил песняру свои енотовые рукавицы. Носи, мол, береги пальцы.

С тех пор Бат решил назваться Иогалой — и звучит внушительно, и, как говорится, со значением.

Позднее, после одной особенно удачной охоты, когда его сума отяжелела от рябчиков, а конь, запряженный в волокуши — там холодели две кабарги, козюля и лиса, — едва ступал, Бат подвел под свое прозвище теорию: «Я над ними тиран, над этими зверями. Точно так же, как тот Иогала тиран был над Ирвером».

Тучи, чреватые пудами, тысячами пудов липкого снега, топтали Птичью долину.

Вершины и высокие перевалы было не разглядеть — там, где рисовал снежные шапки и шлемы солнечный день, теперь обманывала сизая, с черными проточинами фата-моргана.

Правда, облака там, вверху, были другими — поджарыми, ломкими, быстрыми. Они скоро менялись местами, тревожно слоились и деликатно сталкивались. Где-то вдалеке, в стороне вершины с игривым названием Поцелуйная, неслышно блеснула молния.

Бат насупился и недовольно причмокнул. Он вырос в горах и знал: когда такие тучи, когда наверху теплынь и молнии — жди сходня, лавины.

«Что это придумала молодая княжна? Какой осел промышляет в начале весны, — тем более барса? Ведь течка у маток! Уходят они высоко, дерганые становятся, об этом деле только и думают. И дерутся в охотку — страшно бьют, лапой рвут животы собакам, давят их, как кутят… Княжне все хихоньки-хахоньки, а мне тут шуруй…»

Впрочем, днем раньше Бат был на этот предмет другого мнения.

За живого барса обещали сто монет серебром — как за десять отменных медвежьих шкур.

Тут было ради чего стараться. Бат любил серебро — не столько как послушливую субстанцию, что быстро превращается во вкусную еду и блудливых женщин, сколько как объект художественный. Серебряные кругляши с бровастой императрицей не давали покоя безымянному лилипуту, что живет в каждом человечьем глазе и по членам которого от раствора алых губ иной светлокудрой красавицы или от солнечного покоя прекрасного пейзажа пробегает экстатическая судорога.

Добывать зверей живыми Бат умел и любил. Не один зверинец был заселен его трудами. И держатели зверинцев — рангом от барона и выше — оказывали Бату нечто вроде почета.

Да, в ловле этой был для Бата свой азарт. Совладать с живым барсом — вот это дерзновение! Его и убить-то непросто, как упадет на спину, как пустится лапами отбиваться, живучий, быстрый…

Но как раз на такой случай у Бата была сеть. Вот упадет кошуратик на спину, вот пустится лапами отбиваться — а он его сетью-то и накроет!

Главное — не мешкая присобрать ее, спеленать усатого негодника. И за веревку его, волоком вниз, по снегу легко пойдет, может, разве шерсть на боках пострадает. Ну да шерсть — не уши, отрастет лучше прежней на княжеском-то харче.

Похвалиться поимкой живого барса Бат не мог. Но вот матушку-рысь ему добывать живой случалось. Барс, рысь, какая разница?

Было и еще одно обстоятельство, которое распаляло Бата Иогалу.

Несчастного барса этого добывали для зверинца княжны уже второй год. И пасти ставили, и капканы, и загоном теснили. Приманки, напитанные снотворным зельем, раскидывали по звериным тропам.

Без толку.

Ну, с приманками все ясно. Будет барс тебе упадь есть, как же! Разбежался! Ему подавай свежину! А вот с остальным ясности было меньше.

Сказывали, будто четырежды загонщики уже почти держали голубу за уши. И четырежды он уходил.

«Хитрый очень, осторожный! А может, кто-то ему уйти помогает… Может, духи гор, а может, наш брат, человек…» — пожимали плечами очевидцы.

«Да он и не барс никакой, но оборотень! Уж больно часто след рвется, словно под землю уходит… А случается, вдруг человечий след невесть откуда на тропе… А потом снова кошкин…» — добавляли другие.

Словом, небывальщины Бат наслушался за три дня — на год хватит пересказывать.

Сначала он высмеивал пустобрехов, потом рукой махнул.

Плохой охотник, он чем от хорошего отличается? Хороший — с трофеем идет. Плохой — с рассказом.

Призрак тропы привел Бата к подножию серой скальной твердыни, такой крутой, что казалось, она вот-вот рухнет прямо на голову тебе.

Бат пошел вдоль, между делом размышляя над неудачливой своей долей. Вниз — опасно и поздно. Вверх — бессмысленно. Крыши над головой нет, как и конца тропе. Сил, дров, спасительных мыслей — тоже.

Нет, не впервой было Бату терпеть лишения, ночевать на протопленной собственным теплым животом прогалине, укрывшись соленым от пота тулупом.

Но перспектива топить прогалину животом от этого не делалась приятней.

И потом, одно дело претерпевать ради добычи, ради шепотка славы и завистливых взглядов. Совсем другое — когда знаешь, что добыча уже испарилась. Чутье охотника нашептывало Бату — барс снова ушел. Ускользнул. Утек. И упустили его — те самые простофили, которые с рассказами.

«Я бы не упустил», — бормотал себе под нос Бат, гневливо сжимая красный кулак.

Холодало. Снег под ногами начал поскрипывать.

«А ведь без костра недолго замерзнуть».