Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

Подобное настроение жителей Рошели было как нельзя более кстати и для короля и для герцога Анжуйского. Уверенность в победе, торжестве власти над гугенотами, уверенность, которая была так сильна несколько месяцев тому назад, теперь почти совершенно исчезла, ее место заступила боязнь за исход предприятия[1019], и большинство желало теперь мирного выхода из того затруднительного положения, в какое поставлена была власть осадою Рошели. Все попытки взять город окончились полнейшею неудачею: ни бомбардировки, ни частые приступы, ни взрывы городских стен не принудили горожан сдаться. А между тем в королевском лагере господствовали вечные смуты, составлялись заговоры; очень многие открыто заявляли свое сочувствие делу Рошели, готовы были идти к ней на помощь. Значительная часть армии гибла от болезней. Colique de Poitou, нечто вроде холеры, умерщвляли целыми массами солдат. Достать новых солдат было крайне трудно, казна была пуста, и денег добыть было неоткуда. Король на все просьбы о помощи, о присылке средств для содержания войска отвечал, что у него нет ничего, что он не может помочь ни деньгами, ни людьми[1020]. Мириться было крайне необходимо: мир представлял наиболее почетный выход для герцога Анжуйского.

Еще в начале мая король требовал заключения мира с Рошелью, но тогда герцога Анжуйского еще не покидала надежда украсить свое чело новыми победными лаврами. Ряд неудач, испытанных им в течение мая, заставили его иначе смотреть на дело, и он воспользовался первым удобным случаем, чтобы с честью для себя снять осаду города. Тогда как раз он был избран королем польским, и польские послы явились на зиму в королевский лагерь под Рошелью. А они сочувствовали вполне делу протестантов, хлопотали за них у короля, получили даже обещание, что с гугенотами поступят милостиво. Не обращать внимания на их требования было невозможно, тем более что епископу Монлюку удалось склонить поляков избрать Генриха королем лишь после того, как он уверил их, что герцог Анжуйский не принимал участия в резне, что самая резня была вызвана политическими соображениями. Генрих обратился прямо в Рошель с требованием, чтобы жители явились к нему в лагерь просить помилования. Он считал это необходимым условием для заключения мира и тогда только обещал снять осаду.

Желания большинства горожан сходились вполне с желаниями герцога Анжуйского, свидание состоялось, и на нем была выработана форма прошения к герцогу. Рошель просила его быть посредником между нею и королем, просила гарантировать ей и другим гугенотским городам свободу богослужения, сохранить нерушимо привилегии и вольности города[1021]. Герцог согласился принять подобную просьбу; снятие осады представлялось после этого как бы делом милосердия, выставляло с лучшей стороны качества нового короля. Генрих лишь вычеркнул Сансерр из числа гарантируемых городов.

Предварительные переговоры кончились, нужно было подтверждение условий вечем. Но с этой стороны препятствий особенно сильных быть не могло: оппозиция «рьяных» не была более опасна, их влияние пало. Вече, созванное мэром, на вопрос его: не станет ли кто возражать против условий капитуляции, ответило полным молчанием. Капитуляция была принята, и депутаты отправились в лагерь. Король подписал условия мира, и 13 июля городские депутаты приносили клятву в верности королю. Осада была снята, королевские войска удалены, и жители торжествовали освобождение от долговременных страданий. Желания, высказанные почти год тому назад партиею «умеренных» и монархистов, желания, выполнить которые и тогда еще соглашалась власть, были даны теперь, и Бирон, которому отказали «рьяные» в пропуске, торжественно вступил в город. Какой же смысл могло иметь после этого сопротивление «рьяных»? Вольности города были гарантированы, права и привилегии утверждены: цель достигалась, по мнению большинства, — какое дело было ему этому большинству, до того, что станется с Сансерром?

V. Осада Сансерра