Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

16 декабря составленный устав был подписан членами собрания, и с этого времени он должен был войти в силу и применяться и к западной, и к восточной части Лангедока. Собрание потребовало от всех губернаторов и членов совета строгого и точного выполнения новых законов и предписало им преследовать и наказывать всех тех, кто окажется врагом «дела», кто откажет союзу в повиновении[1327].

В заключение собрание занялось вопросом об отношениях к иностранным государствам и выслушало донесения сьерра де Сен-Сезар, депутата от эмигрантов, живших в Германии, а также и депутата от германских церквей. И тот, и другие уверяли собрание, что германские князья окажут помощь делу гугенотов[1328].

В тот же день собрание разошлось, назначивши членов в комиссию для переговоров с королем по делу об эдикте[1329].

В таком положении находилась партия спустя менее чем полтора года после резни: ее политическая мысль созрела вполне, ее политические цели и стремления определились с полной ясностью, а учреждения, созданные ею, устанавливали внутри ее связь, гораздо более прочную и тесную, чем та, которая существовала в эпоху первых религиозных войн, когда единство партии выражалось лишь известною личностью, становившеюся во главе партии, заправлявшею всеми ее делами. О прочных политических учреждениях думали слишком мало[1330]. Несомненно, партия сделала громадный шаг вперед сравнительно с прошедшим: она уяснила свою цель и задачу, организовала средства обороны, образовала в действительном смысле этого слова государство в государстве и, благодаря своим тенденциям, сближавшим ее со всеми недовольными и с знатью, наскучившею бесцельным проживанием изо дня в день при дворе, без власти влияния, стала силою, с которою было крайне опасно иметь дело, раздражать которую было делом крайнего неблагоразумия и которая могла потрясти в корне существующее правительство, так как ее численные силы не только не уменьшились вследствие резни, а еще увеличились[1331], и многие из тех, кто трусил прежде, в чьих глазах борьба с властью казалась полною невозможностью, теперь больше и больше приставали к партии действия. С другой стороны, преобладание знати, фактический переход власти в руки ее представителей, сообщали ей воинственный дух партии, устраняли влияние трусливой и склонной к покорности буржуазии и, таким образом, ставили партию в прямое и резкое отношение к правительству, заставляли с недоверием относиться к его предложениям, увеличивали шансы взрыва и новой войны…

Застой во внешних делах, почти повсеместное, но вынужденное прекращение военных действий делали положение страны еще более опасным, усиливая то удушливое состояние, которое обыкновенно предшествует буре. Втихомолку составлялись заговоры, велась деятельная агитация, накоплялось неудовольствие против власти. Ла Гай, генерал-наместник в Пуату, человек крайне честолюбивый, не задумывавшийся над средствами как погубить противника или того, в ком не находил ожидаемой поддержки, употреблял все усилия, чтобы возбудить восстание в Рошели, и настаивал на присоединении ее к конфедерации юга[1332]. Партия кальвинистов тоже не оставалась праздною. А правительство продолжало действовать вяло и нерешительно, затягивало дело о мире, кормило обещаниями партию, уставшую их слушать, изверившуюся в них, клялось созвать Генеральные штаты, которых громко требовало общественное мнение, словам, действовало так, что увеличивало всеобщий застой и удушье и на каждом шагу возбуждало подозрения. А эта подозрительность — естественное следствие недавних событий — приводила к самым печальным результатам: слухи, крайне невыгодные и неблагоприятные для правительства, распространялись все сильнее и сильнее, принимались на веру. Громадное большинство кальвинистов было вполне уверено, что замышляется новый coup d’état, что при дворе зреет план новой резни[1333]. Подобные слухи служили наилучшим орудием в руках агитаторов для возбуждения неудовольствия, для усиления чувства вражды и ненависти к правительству, авторитет которого становился мечтою. Малейший ложный шаг со стороны правительства мог при таком состоянии умов повлечь за собою крайне вредные последствия.

Для борьбы все было готово: умы были достаточно настроены в известном смысле. Силы были прочно организованы, а авторитет правительства был страшно подорван. Затруднений взяться вновь за оружие не было никаких: недоставало лишь предлога, чтобы возбудить страсти, недоставало повода, могущего произвести бурю, повести вновь к открытой борьбе, борьбе тем более страшной, что ее могли начать с полною надеждою на самый блестящий исход, так как существовали новые силы, готовые явиться на помощь гугенотам, организовалась партия недовольных существующим порядком вещей, партия, стремившаяся реформировать государство…