Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

В среде знати неудовольствие возрастало все с большею и большею силою: ее раздражало то, что не на долю ее членов перепадает право распоряжаться всем в государстве, что все места в государстве заняли итальянцы или буржуа, оттеснившие принцев крови и знатных людей. «Дворянство, — доносил Фуркево королю, — думает, что его оскорбляют юристы, купцы и люди среднего сословия, когда дело коснется каких либо дел, и оно ведет вечные процессы с ними из-за уплаты повинностей и феодальных прав». Сознание унижения быть в зависимости от лиц среднего сословия, сознание, что оно вытесняет его отовсюду, уверенность, что королевская власть помогает этому унижению опоры трона, рядом со слабостью и ничтожностью правительства, делами дворян смелыми, и дух своеволия и буйства, дух неповиновения проникал в их среду. Их тенденции сделались крайне опасными, а уважение к личности короля совершенно исчезло. Андре де Бурдейль, отправленный в область Перигэ в качестве ревизора, с первых же дней, проведенных им среди провинциальной знати, увидел это опасное для правительства настроение. «Если бы у меня была возможность пробыть с вами часа два, — говорит он в своем письме к герцогу Алaнсонскому, — то я рассказал бы вам кое-что, что вы нашли бы странным и нарочно, с злобною целью выдуманным; так что если король, королева — мать и вы не перестанете действовать по-прежнему, то я боюсь, как бы не увидеть вас такими же маленькими людьми, как и я сам»[1433]. А это настроение укоренялось все более и более в умах дворян. Теперь не только гугеноты, но и католическая провинциальная знать стала наравне с гугенотами разделять этот образ мыслей. Успехи гугенотов, заявленная ими программа действий, беспорядки в управлении и господство иноземцев, рядом с все более и более распространявшимся мнением, что цель правительства — истребление знати, — все это сближало католиков с гугенотами. Те же причины, которые побудили многих дворян броситься в объятия кальвинизма, продолжали оказывать свое действие и в связи с все яснее и яснее обнаруживаемыми правительством целями побуждали и дворян, и оставшихся верными религии предков, разорвать связь с правительством. Честолюбие, как и стремление сохранить за собою прежнее положение, прежнее значение в государстве, производили то, что старая вражда забывалась ввиду новой опасности, и прежние враги становились союзниками, а лица, прославившиеся как самые ожесточенные противники кальвинистов, не далее как в августе 1572 г. участвовавшие в резне, теперь протягивали кальвинистам руку. Народ подметил это сближение и, с свойственною ему простотою и откровенностью в выражениях, ясно указывал на него. «Притворство католической знати, — говорили люди народа, — чрезвычайно сильно, оно-то и составляет их вину; в партии мятежников находится много дворян, у которых есть родственники, друзья и союзники в среде католиков; эти последние были бы огорчены поражением мятежников; они взаимно покровительствуют друг другу и в то время, когда одни держат ягненка, другие обдирают его; мятежники — это воры, а католики находят им скупщиков или дают им в обмен лошадей, ружья, пистолеты, пули, порох и прочее»[1434]. Поняли это и правительственные комиссары и употребляли все усилия, чтобы ослабить опасность, грозившую с этой стороны правительству. Но их усилия заставить, даже правильнее, упросить дворян сидеть по домам, не участвовать в борьбе против правительства оказывались напрасны. Между католиками, особенно в южных провинциях, не было связи; они действовали на пользу власти крайне вяло, тогда как охотно соединялись с гугенотами. Были случаи, когда они открывали ворота пред гугенотскими войсками[1435]. Правительственным комиссарам нужно было употреблять чрезвычайные усилия, чтобы заставить дворян являться на службу. Бурдейль почти в каждом письме жалуется на это, жалуется на недостаток сил. «Состояние вашего королевства, — пишет он Карлу IX, — далеко не таково, каким вы его представляете. Пришлите мне войско, которого у меня нет, если не считать нескольких дворян, моих родственников и друзей, которые оказывают готовность служить, но с помощью которых я не в состоянии выполнить то, чего я не желаю»[1436]. Спустя некоторое время он вновь извещает короля о положении дел. «Я созвал, — пишет он, — всеобщее народное ополчение, но дворян явилось очень мало»[1437]. И это в то время, когда, по его же словам, на клик Лану собирается человек по 200 и более дворян[1438]. Он требует принятия энергических мер, постоянно просит присылки денег и войска, указывает на опасность апатии, которую обнаруживает правительство, но все напрасно: правительство или отделывается молчанием, или прямо сознается, что у него нет средств, нет ни денег, ни войска[1439]. Бурдейль идет еще далее: он указывает ввиду настроения знати на необходимость привлечь ее симпатию, просит присылать к колеблющимся дворянам увещательные и милостивые письма от имени короля, просит даровать некоторым из них земли и замки по первому их требованию[1440], — ему отвечают, его просят, чтобы он действовал с неустанною энергиею, приказывают присылать отчеты о состоянии дел, а о деле ни слова, несмотря на то, что об нем он писал не один и не два раза. Дворяне, сохранявшие еще верность трону, не получая поощрения, все более и более охладевали к делу королевской власти и тем открывали обширное, ничем не стесняемое поле деятельности для недовольных и гугенотов.