Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

То было выражением глубокого презрения к личности короля, но французы не ограничились этим одним. Действия и поступки короля вынуждали их к более решительному шагу, чем простое глумление над королем, и не только те, кто колебался еще пристать к гугенотам, но даже многие из тех, которые высказывали искреннее желание поддерживать Генриха, отшатнулись от него и перешли на сторону его врагов. Уже одно бегство его из Польши, бегство крайне позорное и унизительное для человека, на которого возлагалась теперь корона Франции, его продолжительное путешествие, разгульная и развратная жизнь в Венеции и других местах, — и это в то время, когда Франция находилась в крайне опасном состоянии, — могли возбудить сильное неудовольствие, даже презрение в среде верных его подданных. Но это все было ничто в сравнении с тем, что сделал Генрих во Франции. Он отдал герцогу Савойскому Пиньероль, Ла Перуз и Савиллон — три крепости, для завоевания которых было пролито столько французской крови, — и отдал их несмотря на протесты со стороны дворян и высших сановников государства, несмотря на то, что его громко обвиняли в позорной слабости[1720]. То был крайне бесстыдный поступок: сдать эти крепости герцогу Савойскому было равносильно, по мнению знати, закрытию навсегда пути в Италию, закрытию арены для ее военных подвигов, так как эти крепости служили ключом к Италии. Понятно, как сильно раздражал знать подобный шаг со стороны короля, но этим одним он не ограничился. 6 сентября в сопровождении своей матери и брата Генрих вступил в Лион и здесь был встречен дворянством, съехавшимся сюда из разных концов Франции. Эти дворяне ждали хорошего приема, ждали милостей от короля и готовы были идти за него в огонь и воду. Но Генрих принял их гордо и холодно, отнесся к ним как полновластный владыка, старался показать им, что он стоит неизмеримо выше их, и оттолкнул от себя большинство знати, явившейся к нему с поздравлениями и предложениями услуг. В противность обычаям, принятым при дворе, под влиянием внушения своих приближенных, доказывавших ему, что он как король, как представитель божества на земле не должен унижать себя и своего звания сближением, фамильярным обращением со знатью и подданными, что он как абсолютный монарх, по одному желанию которого совершается все в государстве, должен окружать себя возможно большим блеском и пышностью, — он, говорю я, — решился радикально изменить законы придворного этикета. Мало того, что он не принимал толпившуюся в передних знать, запирался со своими миньонами в кабинете и толковал о новом каком-нибудь покрое платья, — он издал новый кодекс правил, определявший самым строгим образом все мелочи в жизни короля, все отношения его к придворным. Так, были назначены лишь определенные дни для приема дворян и других лиц государства, определено и то, кто имеет право входить к королю и в какую комнату и кто не может пользоваться этим правом, наконец, приказано устроить в столовой зале особую эстраду, на которой обедает король и на которой не могут обедать придворные. Вместе с тем Генрих распорядился увеличить до громадной цифры плату за места губернаторов провинций и за другие важные должности с целью доставить их своим людям, которые вполне готовы были подчиниться воле короля, не отличались знатностью рода, не употребляя для этого посредниками знатных лиц[1721].

Результаты всего этого не замедлил обнаружиться. Стремление нового короля окружить себя новыми людьми, презрение его к знати повели к тому, что двор опустел, знать бросила своего короля. Ла Шатр-Нансе, главный начальник гвардии и приближенный Карла IX, Анженн-Рамбулье, Бирон и масса других, не менее замечательных личностей, страшно раздраженные и недовольные, отправились в свои замки; их примеру последовала и вся остальная знать[1722]. Сила правительства уменьшилась, и для партии, враждебной правительству, все эти личности представляли удобный материал, которым нетрудно было воспользоваться, склонить на свою сторону.

Генрих не обратил на это исчезновение знати никакого внимания: он воображал, что он представляет собой силу, которой никто не осмелится сопротивляться. Ни гордый и презрительный ответ Монбрена, данный им на приказ Генриха положить оружие, ни речи старика Монлюка, доказывавшего Генриху, что положение дел крайне опасно, что бороться с лигою, образовавшеюся во Франции, значит рисковать многим, что лучшее средство — мир, не образумили Генриха. Ответ Монбрена лишь раздражал Генриха, поклявшегося казнить наглеца, осмеливающегося не признавать его власти, и на советы Монлюка он не обратил внимания: льстивая речь Виллекье, произнесенная им в заседании Государственного совета, речь, в которой этот ловкий придворный представил неизбежность и необходимость войны, доказывала, что успех полный и блистательный увенчает дело[1723], одна только она и подействовала на Генриха, и он решился начать военные действия против мятежных подданных.