Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

Таким образом материал для борьбы был готов, политические тенденции стали мало-помалу обнаруживаться и в среде знати, и в среде городов. Недоставало лишь повода, чтобы общее неудовольствие, соединенное со стремлением восстановить старый порядок, высказалось вполне откровенно, ясно формулировало свои требования, недоставало лишь такого события, которые бы определило своим действием, какой из двух элементов, знать или города, возьмет перевес…

Такой повод дала сама власть, произведя знаменитую резню 24 августа.

Мы видели, каким характером, по мнению гугенотов, отличались действия власти; посмотрим теперь на последствия, которые вытекли из них, рассмотрим те изменения, которые произошли в среде партии в распределении ее элементов, как и в воззрениях ее членов на власть.

III. Аристократия и буржуазия на юге Франции

За три дня до парижской резни, 21 августа 1572 г., в Париже, около площади Мобер (Maubert), произошла драка кальвинистов-дворян с сержантами города. То было весьма обыкновенным в те времена явлением. Дворяне затеяли дуэль, — сержанты вмешались с целью помешать ее совершению. В свалке, происшедшей по этому поводу, один из участников, известный историк Д’Обинье, ранил сержанта и вынужден был бежать из Парижа. Он ушел вглубь Франции. То было время, когда, несмотря на ежедневные почти приказы властей, запрещающие всякие собрания и ношение оружия, путешественник повсюду мог встретить бродячие толпы вооруженных всадников. Насилие приходилось отражать насилием, и защищать себя нужно было собственными своими силами. Д’Обинье собрал подобную же шайку человек в 80. То были все храбрые воины, ветераны прежних войн, люди, считавшиеся храбрейшими солдатами французской армии. С ними предпринял Д’Обинье бесцельное шатание по Франции. На дороге дошло до них известие о страшной парижской резне. Мгновенно изменилось их настроение. Ужас охватил их, и каждую минуту они ждали смерти. Везде виднелись им опасности. И вот, когда они были близ Орлеана, кто-то крикнул: «Вот они!» («Les voici!») Достаточно было этих слов. Храбрейшие и смелейшие (hasardeux) воины разбежались, как «стадо баранов»[497].

Таково было первое впечатление, произведенное на гугенотов резнею. Но то был не единственный пример. На всем пространстве, занимаемом Франциею, везде, куда доходило известие о резне и где были гугеноты, подобный же страх овладевал ими. Большинство искало спасения в бегстве, а бегство это было так сильно, что, по выражению одного современника, «земли им не хватало» («la terre leur manqua»). Обширная эмиграция началась из всех провинций Франции, лежащих на севере, востоке и в ее центре. Жители Пикардии, Нормандии, Бретани и других областей, обращенных к Англии, «предались в полное распоряжение волнам», спасаясь от бури, грозившей им на родине. Они ушли на близлежащие острова и материк, «не обращая внимания на то, с какой стороны дует ветер»[498]. Монгомери с женою, двумя лейтенантами, Коломбьером и С. Мари-д’Эньо, и многими дворянами, удалился на остров Джерси (Jersey) под покровительство губернатора Поусетта. На других островах скопилось также значительное число гугенотов. На одном только острове Гернси (Guernesey) очутились более 42-х пасторов, спасавших свою жизнь[499]. Те из гугенотов, которые жили в восточных областях, убежали в Германию и Швейцарию, а из центральных областей — в Сансерр, Рошель и гористые местности юга. Оставшиеся или заперлись в замках, или принесли повинную и отправились к мессе[500]. Всеми гугенотами овладело какое-то оцепенение, отчаяние. Удар был так неожидан, что никто из тех, на кого он был направлен, не думал о сопротивлении. Без сопротивления позволяли гугеноты запирать себя в тюрьмы, выводить оттуда, убивать; они соглашались даже убивать и друг друга. В Париже лишь два человека решились оказать сопротивление[501]. В остальной Франции таких храбрецов почти не было. Печать[502] успела разнести по всей Франции рассказы о тех ужасах, которые совершались в Париже. Беззащитность таких сильных людей, как Колиньи и его друзья, их смерть и преувеличенное мнение о страшной силе власти убивали охоту поднять руку для защиты своей жизни. Резню представляли в таком виде, как будто она была давно задуманным делом, для исполнения которого все было приготовлено. А против силы, которою обладала власть, ничего не могли сделать разбросанные по всей Франции гугеноты.