Феодальная аристократия и кальвинисты во Франции

Монархические чувства с такою силою овладевали умами, что иностранцы, посещавшие Францию, стали указывать на них как на существенный признак французской нации. «Существуют страны, — говорит один венецианский посол, — более богатые, более плодородные, как, например, Венгрия и Италия, более могущественные, как, например, Германия и Испания, но нет ни одной, которая была бы так объединена, так легко управлялась, как Франция. Ее сила — в единстве и повиновении… Свобода, без сомнения, — одно из величайших земных благ, но не все люди одинаково достойны ее… Французы, чувствуя себя мало способными к самоуправлению, отдали и свою свободу, и свою волю в руки короля. Достаточно сказать королю: «Мне нужна такая-то сумма, я приказываю», — чтоб его воля была исполнена так быстро, как будто вся нация согласилась на то сама, собственною волею. Дело зашло так далеко, что некоторые ясно понимающие дела французы говорят: наши короли назывались когда-то Reges Francorum, теперь их можно назвать Reges servorum. Королю отдают все, чего он ни потребует[512]. Такое же мнение высказывают и другие писатели[513]. Все они единогласно утверждают, что французы — наиболее почтительный, наиболее повинующийся власти народ[514].

Такое повиновение власти короля обнаруживали горожане даже и тогда, когда находились во враждебных отношениях к ней. На каждом шагу старались заявить они свое уважение к власти[515]. Жители Рошели даже во время осады (1572–1573 г.) пели:

En toute obéissance
Vous tenons notre Roi,
Roi de Pologne et France
Nous vous jurons la foi[516]

.(Со всем послушанием
Мы относимся к Вам, нашему королю.
Король Польши и Франции,
Мы клянемся Вам в верности).

После резни эти монархические чувства выступили наружу. «Рьяные», вышедшие преимущественно из среды черни и желавшие борьбы во что бы то ни стало, должны были на время умолкнуть пред настоятельными требованиями тех, которые, по словам Джованни Микиеле, хотели сохранить свободу религии, сохраняя повиновение королю. Они желали повиноваться ему, потому что он абсолютный монарх. А французы такой народ, что не могут, не хотят, да и не умеют жить вне Франции, так как не знают другого Бога, кроме своего короля[517]. В среде городских обитателей было немало таких, которые вполне разделяли мнение Карпантье, что «истинный француз не может без погибели души своей отвратиться от повиновения, которым он обязан королю»[518]. Они образовали в городах сильную по числу своих членов партию, которая готова была оставаться при своих религиозных убеждениях, отвращалась от мессы и идолопоклонства, но не желала протянуть руку помощи тем, которые «под предлогом религии стараются возбудить смуты и войны»[519]. «Что может быть общего, — спрашивал один из них, — между делом (cause) (которое есть не что иное, как незаконное собрание и союз некоторых из наших, не желавших пользоваться миром, а стремившихся нарушить приказания короля) и моим миролюбивым характером и занятием юриспруденциею, которая заключается в охранении и соблюдении законов и жестоко наказывает мятежные умы?»[520]. А такой вопрос могли задать себе многие. «Мы заботимся, — отвечал он на свой вопрос, — мы заботимся лишь о мире и спокойствии и ненавидим войну. Мы готовы променять копья на рукоятку сохи, а шпаги на лопату»[521]. Они были вполне довольны тем, что давала им власть, удовлетворялись той степенью свободы совести и богослужения, какую нашла она возможным уступить им. Победоносно указывали они на то, что католики недовольны, что они подозревают короля в сочувствии еретикам[522]. Их монархические чувства не могли выносить тех тенденций, какие обнаруживали гугеноты из «рьяных», стремившиеся «разрушить французскую монархию и создать свое собственное самостоятельное управление»[523].

Испуг и отчаяние присоединились к ним и тех, кто, хотя и не разделял вполне их убеждений, держался средних умеренных мыслей (moyen jugement). Соединенные общею опасностью и страхом, они вполне господствовали в городах не только северных, но и южных, в которых кальвинизм был господствующею религиею. Их действия во всей полноте обнаруживали их образ мыслей. Они руководились лишь своими монархическими чувствами и страхом. Это выразилось вполне, как 1) в их отношениях к католикам, так и 2) в сношениях с королевскою властью.