Фердинанд Врангель. След на земле

Когда прощались, спросил: «Может, я чем-то могу помочь вам, Гавриил Степанович, в чем-то посодействовать? Ради Бога, не стесняйтесь. Буду лишь рад быть вам полезным». — «Спасибо, но я ни в чем, Фердинанд Петрович, не нуждаюсь. Потребности мои ныне весьма скромные, и я вполне могу удовлетворить их собственными силами. А что приняли меня и выслушали, за это благодарен. Поверьте, со мной такое бывает нечасто. Вы, кажется, первый, с кем говорил так открыто. Иногда этот груз душевный становится слишком тяжел. Захотелось хоть чуть-чуть переложить и на другого. Теперь легче. Надеюсь, поймете и оправдаете меня. Мне важно было, чтобы кто-то знал из близких. Проезжал через Петербург и подумал, почему бы не зайти. Может, как-нибудь забреду и еще, но не знаю. Иногда и одной встречи достаточно».

Больше Батеньков к нему не заходил.

Дальше идти не стоит. Пора поворачивать назад. Мимо проехала повозка с хуторянами, двое сидевших в ней мужчин почтительно раскланялись, и Врангель тоже ответил им легким поклоном. Право, жаль, думал он, что все деревья в парке: липы, дубы, березы — такие ровные, настоящих богатырей нет, как нет и уникумов растительного мира. Из тех, что видел в своих странствиях, более всего запомнились три дерева. Совсем махонькая, изогнутая студеными ветрами лиственница встретилась далеко на севере, в Якутии, на границе с безлесной тундрой, как разведчик, ушедший вперед, чтобы на себе первом испытать лютость ветров и морозов. И тогда, увидев этого отчаянного смельчака, он подивился его жизненной силе.

Другое было совсем иным — гигантская секвойя в Калифорнии, необъятной толщины, подобная высотой собору. В тени такого дерева можно было разбить целый лагерь.

И той же первобытной мощью отличался легендарный «кипарис Монтесумы» в местечке Чапультепек к северу от Мехико, в кипарисовой роще у подножия одинокой скалы, на которой видны развалины древнего замка. Какой далекой стариной повеяло там! Спутники по поездке уверяли, что этому дереву более пяти столетий, да и соседние почти такого же возраста. Они стояли здесь еще в царствование ацтеков, пережили испанское владычество, встретили времена новой, независимой Мексики. Менялись костюмы людей, нравы, правители, лишь эти великаны, не угасая, подобно людским поколениям, набирали, казалось, все больше и больше сил и снисходительно взирали на суетливую жизнь иных существ, копошившихся с их мелочными заботами где-то далеко внизу, у корявых корней.

И ствол, и ветви гиганта опутали вьючные растения пепельного цвета, и они свисали с ветвей, подобно сохнущим рыбацким сетям или седым волосам. Эта пепельная завеса переплеталась с ветвями соседних деревьев и образовала плотный шатер, сквозь который не проходили лучи солнца. Ветер колебал отливавшие серебром пряди, и было похоже, будто он ворошит пышную шевелюру мифического героя тех времен, когда мир был юн.

Не раз, если случалось трудно, Врангель вспоминал эти уникальные творения природы, которые одним своим существованием учат жизненной стойкости.

Мысли его вновь вернулись к случившейся год назад продаже Аляски и официальной передаче ее в собственность Соединенным Штатам. За шесть лет до этого события, горестного для всех, кто долгое время был связан с Русской Америкой, руководство компании ощутило подземные толчки, предшествовавшие разрушительному землетрясению. В год, совпавший с крестьянской реформой, отменившей крепостное право, вдруг громко зазвучали критические нападки по поводу порядков, установленных в американских владениях России. Мол, положение служащих там, особливо из числа коренных жителей, по существу ничем не отличается от положения крепостных. Надо решительно все менять. Для ревизии состояния дел в Америку направили правительственную комиссию. И так уж получилось, что в это время истекали привилегии Российско-Американской компании, надо было разрабатывать новый ее устав. Весьма подходящий повод для недругов компании существенно урезать ее права и привилегии. Как вскоре выяснилось, лагерь недругов возглавлял человек могущественный сам великий князь Константин. Особое его раздражение вызвало монопольное управление компанией всеми делами в Америке, совмещение ею коммерческих и административных функций. Константину такой порядок представлялся ненормальным, и он вынашивал планы эти функции разделить.