Фердинанд Врангель. След на земле

— Кто-то все равно должен выполнить эту опись, и, я думаю, у тебя это получится хорошо, — заключая перепалку, примирительно сказал Врангель. Чтобы окончательно успокоить Матюшкина, добавил: — Ежели наши с Прокопием Тарасовичем поиски опять окажутся безуспешными, я, возможно, дам тебе шанс попытать удачу и тоже съездить на север. Но лишь после того, как мы встретимся на берегу.

За окнами полутемной избы бушевала метель. В свист ветра вплетался заунывный собачий вой. В последние дни стрелка термометра опускалась за тридцать градусов мороза, и пока не было надежд, что в ближайшее время потеплеет.

В Сухарном набирались сил лучшие ездовые собаки, а с ними офицеров поджидал и сотник Татаринов. Двинувшийся на восток караван состоял из двадцати одной нарты.

Странно, но Врангель как будто уже истосковался по быстрому бегу собак, энергично погоняемых Татариновым. Он не думал о неизбежных тяготах пути. Почему-то была уверенность в том, что на этот раз повезет.

Во время привала на устье реки Березовой, на расстоянии дневного перехода до стана на Большой Баранихе, путешественников неожиданно нагнал ехавший налегке нарочный, нижнеколымский казак, с подписанной Сперанским срочной депешей. Вскрыв пакет, Врангель прочитал инструкцию сибирского генерал-губернатора.

— Что там? — спросил подошедший к нему Козьмин.

Не отрывая глаз от бумаги, Врангель ответил:

— Михаил Михайлович считает бесполезным продолжать в этом году поиски «Северной земли» и рекомендует ограничить наши работы описью берегов между Шелагским и Северным мысами.

— Что вы ответите ему?

— А то, что наши возможности позволяют нам сделать этой весной и то, и другое, — без раздумий ответил Врангель. — Неужели мы должны отказаться от нашей мечты?

Не мешкая, Врангель написал отчет об уже проделанной работе, заключив его собственным мнением по поводу целесообразности дальнейших поисков этой весной земли. Вручив ответ казаку, решил отправить вместе с ним в Нижнеколымск и две нарты с упряжками: среди этих собак обнаружились признаки болезни.

В стане на Большой Баранихе застигла снежная буря, и пришлось переждать до ее окончания несколько дней.

К Шелагскому мысу за Чаунской губой Врангель и Козьмин подъехали на двух нартах, оторвавшись от основного каравана, чтобы заранее подыскать место для ночлега. Пока они собирали выброшенный на берег наносный лес, кто-то вдруг выехал из-за торосов на нарте, запряженной парой оленей. На оленьих упряжках в этих краях ездили только чукчи, и уже само по себе безбоязненное появление здесь одинокого оленевода было приятным сюрпризом. Чукча остановил нарты на некотором расстоянии. Козьмин и Врангель подошли к нему. Он был среднего возраста, тридцати пяти — сорока лет. Его небольшая черная бородка заиндевела от дыхания. Вытащив короткую трубку, гамзу, оленевод выразительно постучал по ней пальцем и обескураженно развел руками. Смысл жеста был ясен: его трубка пуста, и он ждет, что пришельцы угостят его табаком.

Козьмин достал и протянул чукче свой кисет. Набив трубку, тот вытащил мешочек для табака и показал, что в нем ничего нет. Козьмин, взяв мешочек, пересыпал в него содержимое кисета. Поскольку переводчик остался вместе с караваном, Врангель с помощью знаков попытался удержать чукчу от отъезда и донести до него, что у них будет важный разговор. Надо лишь немного подождать. Лейтенант так и остался в неведении, насколько понял его одинокий странник. Докурив трубку, чукча ткнул рукой в землю и сказал:

— Камакай! Камакай!

И тут же, сев в нарты, подстегнул оленей и помчался в распадок меж гор.

Прибывший с караваном толмач на вопрос Врангеля о слове «камакай» пояснил, что это значит старшина, или вождь, чукотского племени.

Камакай явился к лагерю под вечер в сопровождении двух спутников. Лет шестидесяти, он был крепок сложением, и взгляд его выражал достоинство и уверенность в себе. Поприветствовав русских, старшина вручил им подарки — медвежье мясо и жирный тюлений бок.

Беседовали в большой палатке, уросе, с помощью толмача.

— Зачем вы пришли на нашу землю? Много ль у вас оружия? — спросил камакай.

— У нас нет никаких враждебных намерений, — ответил Врангель. — Наше оружие лишь для охоты. Мы исследуем эти берега, чтобы узнать путь, каким русским купцам удобнее всего доставлять товары для вашего народа.

Ответ как будто удовлетворил и успокоил чукотского старейшину. Врангель тоже имел к нему вопросы и спросил, видели ли чукчи деревянный крест, который его отряд поставил на Шелагском мысу два года назад.

— Мы закололи в жертву кресту белого оленя, — ответил камакай, — потому что он принес нам охотничью удачу. Но другой крест, который ставил раньше русский священник на берегу Чаунской реки, мы сожгли, потому что с некоторых пор в реке стало ловиться мало рыбы.