Ферма

— Обещай, что постараешься непредвзято выслушать все, что я скажу. Я прошу лишь об одном — отнесись ко мне без предубеждения. Обещай, что сделаешь это. Поэтому я и приехала к тебе. Дай мне слово!

Я накрыл ее руку своей. Она дрожала всем телом, очевидно, страшась того, что я могу быть настроен против нее.

— Обещаю.

Сидя на заднем сиденье такси, мы крепко держались за руки, словно влюбленные, сбежавшие от бессердечных родителей, и я почувствовал тепло ее дыхания. Изо рта у нее исходил металлический запах, что-то вроде молотой стали, если в природе существует нечто подобное. Я заметил, что губы у нее слегка посинели, словно прихваченные нестерпимым холодом. Мать, очевидно, догадалась, о чем я думаю, потому что высунула язык, показывая его мне. Кончик его был черным, как чернила осьминога. Она коротко обронила:

— Яд.

Прежде чем я успел подвергнуть сомнению столь ошеломляющее заявление, она покачала головой и кивнула на водителя такси, напоминая мне о необходимости соблюдать максимальную осторожность. Я же задумался о том, какие анализы она сдавала в Швеции и какие яды, если таковые действительно существовали, обнаружили врачи. Но, самое главное, я спросил себя: а кого же мать подозревает в своем отравлении?

Такси остановилось у входа в дом, всего в нескольких сотнях метров от того места, где вчера вечером я выронил свои покупки. Мать еще никогда не бывала у меня в гостях, потому что я неизменно возражал, говоря, что всем станет неловко, если в квартиру, в которой я живу не один, придут мои родители. Не знаю, почему они приняли столь неубедительную ложь и как у меня хватило духу преподнести ее, но пока что я решил придерживаться ранее выдуманной версии, не желая отвлекать мать собственными откровениями. Я провел ее внутрь, с опозданием сообразив, что любой мало-мальски внимательный наблюдатель непременно заметит, что в квартире используется всего одна спальня. Вторая была переоборудована в кабинет. Отперев входную дверь, я поспешил вперед. Мать всегда разувалась перед тем, как войти в дом, что дало мне достаточно времени, чтобы закрыть двери в спальню и кабинет. Вернувшись, я пояснил:

— Хотел посмотреть, есть ли кто-нибудь дома. Но все в порядке, мы одни.

На лице матери отразилось удовлетворение. Однако у закрытых дверей она приостановилась. Очевидно, ей хотелось убедиться в этом самой. Я приобнял ее за плечи и подтолкнул наверх со словами:

— Обещаю, здесь только ты и я.

Остановившись в кухне, служившей одновременно и гостиной с открытой планировкой, самом сердце квартиры Марка, мать явно была очарована моим новым домом. Марк неизменно описывал свои вкусы как минималистические, полагаясь на то, что вид на город придаст убранству необходимое очарование и стиль. Когда я переехал сюда, мебели здесь почти не было, и квартира, вместо того чтобы казаться стильной, выглядела пустой и унылой. Марк ел и ночевал здесь, но не жил. Постепенно и понемногу я начал высказывать свои предложения. Вещи не нужно прятать по углам. Коробки можно распаковать. Я смотрел, как мать с безошибочной точностью распознает следы моего влияния. Она взяла с полки книгу, которую сама же когда-то подарила. Я выпалил:

— Квартира мне не принадлежит.

Я обманывал родителей долгие годы, легко и непринужденно, но сегодня ложь давалась мне с трудом и причиняла боль, словно вывихнутая лодыжка при ходьбе. Мать взяла меня за руку и сказала:

— Покажи мне сад.

Марк нанял компанию, в которой я работал, чтобы спроектировать и обустроить сад на крыше. Он уверял, что давно собирался сделать это, но я-то понимал, что так он оказал мне услугу и, в некотором роде, явил свое покровительство. В глубине души мой выбор профессии смущал родителей. Они полагали, что я выберу что-нибудь отличное от того, чем занимались они. Учеба для них обоих завершилась в возрасте шестнадцати лет вместе с окончанием школы, тогда как я поступил еще и в университет, но занимался тем же самым, разве что предварительно обзавелся дипломом с печатью и двадцатью тысячами фунтов долга. Но все мое детство прошло в окружении растений и цветов; я унаследовал от родителей талант и страсть к садоводству, и эта работа, когда она была, разумеется, мне нравилась. Сидя на крыше, среди растений и цветов, и глядя на Лондон, можно было с легкостью забыть о случившемся. Я готов был провести здесь вечность, нежась на солнышке и изо всех сил цепляясь за тишину. Однако я быстро заметил, что сад мать совершенно не интересует; она внимательно рассматривала устройство крыши, намечая пути к возможному отступлению. Когда она взглянула на часы, в жестах ее сквозило явное нетерпение:

— У нас мало времени.

Перед тем как выслушать ее версию событий, я предложил немного перекусить, однако мать вежливо отказалась, не желая отвлекаться:

— Мне нужно о многом тебе рассказать.

Но я настаивал. В глаза мне давно уже бросилась одна неоспоримая вещь — она сильно похудела. Не добившись ответа на вопрос, когда она ела в последний раз, я принялся смешивать напиток из бананов, клубники и местного меда. Она встала, чтобы понаблюдать за процессом.