Ферма кентавров

— Ну а породистые лошади? — возразила я. — Они бегают классно, от волков и собак уйдут запросто. И траву найдут всегда. Я прошлой зимой сама видела, как Боргез тебенюет*, хоть и чистокровка. Разгребал копытом снег и выгрызал мерзлую траву.

— Они тоже вымрут. Ты обращала внимание, какая у них тонкая шкурка по сравнению с рабочими лошадьми? Они же зимой просто замёрзнут, летом их закусают клещи и оводы. А если надо будет драться, любая лохматая кляча их победит.

Я поняла, что Верка права. Беспородные лошади пасутся себе свободно, могут вволю драться и играть, отрабатывать приёмы. А наши… Они гораздо сильней, но провели всю жизнь в конюшнях. И драться им, конечно, никто не позволял. У них тонкие ноги, зимой они не обрастают такой густой шерстью, как дворняжки. Не созданы они для того, чтобы бродить в степных табунах…

Верка встала и прошлась взад-вперёд. Я тоже поднялась на ноги, не люблю, когда сидишь, а над тобой кто-то возвышается. Она горячо заговорила:

— Человек вообще самая большая сволочь в мире! Он обманул животных, прикормил, мол, вы будете здесь у меня под защитой, в тепле, и животные обрадовались, они же неразумные, не стали вырываться на волю… Он их кормил-кормил а потом — чик! — и сожрал. И приучил их детей любить себя и слушаться. И постепенно — инбридинг там, чистопородное разведение — он сделал их такими, чтобы ему было удобно и вкусно. Теперь для домашних животных свобода — всё равно, что смерть!

Она была вся нервная, дёрганая. Я не знала, что сказать ей в ответ, потому что она одновременно была права и неправа, но у меня не хватало слов, чтобы это объяснить. И походила Верка на дикую двухлетку из табуна, которую впервые поставили в конюшню.

Потом она, видно, сообразила, что глупо так вести себя, лезть в драку, когда не с кем драться, и снова села. Я опустилась на траву рядом с ней. Земля была холодной. Раньше это не чувствовалось.

Туман над большой могилой, кажется, стал гуще…

Верка сказала тихо, уже без нервной злости, но очень убеждённо:

— Когда я закончу школу, то пойду учиться на зоотехника и буду снова превращать домашних животных в диких. Скрещивать заводские породы и аборигенные , а их потомство — тоже с аборигенными.

— Кто тебе разрешит?

— Ха! Я что, у кого-то спрашивать буду? Тайно…

Я представила эту секретную упорную работу и снова позавидовала Верке. У меня не было такой большой, на всю жизнь, программы. И такого телепатического таланта тоже не было. Мне только хотелось попасть на Олимпиаду, и победить в конкуре на чемпионате мира, и ещё я мечтала, чтобы мой Боргез жил столько же, сколько и я…

* * *

Мы сидели у древних могил долго, пока не замёрзли. Я прочитала про себя заклинание, на всякий случай — два раза. Постепенно гасли огни в селе, меркло зарево Бахчисарая. Взошла полная луна, пропали на небе мелкие звёзды и Млечный путь, стало почти светло.

Мне ужасно хотелось опять спросить у Верки — как всё-таки она решила, что её родители были цыгане. У меня самой иногда появлялось такое чувство, что мои родители живы. Может, Верка открыла способ точно это вычислять?

Если честно, я не думала, что мне хочется вдруг услышать от какой-нибудь незнакомой тётки: «Светочка, здравствуй, я — твоя мама». Но знать, кто твои мама-папа всё равно надо. Просто знать, знакомиться не обязательно.

Только начинать разговор первой было неохота, а Верка молчала. Потом она встала и предложила:

— Пошли домой.

Мы осторожно спустились по тропке, вышли из леса и… Я замерла.

Над землёй в тёмной канаве у дороги смутно белело человеческое лицо.

Здесь обычно люди не ходят…

И тем более не лежат…

Если б не Верка, я б кинулась обратно в лес и вернулась бы на ферму кружным путём. А так убегать было стыдно.

Верка медленно пошла вперёд. Я ничего не могла сделать с собой, я осталась на месте.

Вот она вплотную прибилзилась к плывущему в темноте лицу. Нагнулась…

— Светка! Иди сюда! Это не призрак, он просто мёртвый!

Ничего себе «просто»! Но чтобы не выглядеть полной трусихой, пришлось подойти.

Это из-за глубокой чёрной тени в канаве казалось, что бледное лицо висит над землёй. Вблизи я увидела, что на склоне лежит одетый в чёрное мужик. На лице крови не было, только выглядело оно как-то странно, я не сразу даже поняла, почему. Потом поняла и меня просто передёрнуло — переносица у лежащего была вдавлена, как у пластмассовой куклы, на которую случайно наступили ногой. Вмятина эта была какой-то тёмной и жуткой, хорошо хоть глаза у него закрыты…

— Вер, слушай, может, это манекен?

— Сама ты манекен! Он тёплый. Ещё тёплый.

— Ты чё, его трогала?!

— Пульс щупала. Нету. Он мёртвый, но убили его недавно.

— Может, сам помер?

— Ага! И дырку в голове сам себе устроил. Для красоты.

Мне стало неуютно и как-то зябко:

— Слушай, Вер, а вдруг этот… кто убил, рядом? Пойдём отсюда…

— Да чего он будет здесь шататься? Нас дожидаться? Подожди, надо карманы проверить.

— На фига?!

— Ну, вдруг документы, деньги…

Определённо, Верка была не в себе! Я схватила её за руку: