Ферма кентавров

Так было принято.

* * *

Машка ожидала нас в приёмном отделении на первом этаже больницы. Она сидела на одном из счетверённых жёстких стульев и по бокам у неё стояли туго набитые пакеты c вещами.

Я думала, что она должна сильно измениться. Ведь не может остаться прежним на вид человек, у которого погиб конь и который пытался убить себя. Но Машка выглядела точно такой же как раньше, только волосы отросли длинней, чем она носила обычно, и лицо было очень бледным. Это понятно, ведь она провела в больнице два самых жарких летних месяца, когда загар прилипает к тебе, хочешь ты этого или нет.

Машка не замечала нас, сидела, сгорбившись и смотрела в пол. На линолеуме от двери до двери была вытерта тысячами ног светлая дорожка.

— Маха! — крикнула я. Негромко крикнула, я же понимаю, больница.

Машка встала и улыбнулась. Вот улыбка у неё точно изменилась. Губы растянулись, уголки рта завернулись кверху, но возле глаз не появились весёлые морщинки. Вроде она была не рада и улыбалась из приличия — так положено при встречах.

— Здравствуйте, — тихо сказала она.

Владимир Борисович обнял Машку, поцеловал, потом подтолкнул нас обеих к выходу:

— Посидите в машине, девчата, я поговорю с врачом.

— Все справки у меня, — сказала Машка и полезла в карман, чтобы справки продемонстрировать.

— Марья! Я сказал не «за бумагами», а «поговорить»! Света, возьми сумки.

Он ушёл. Я потянулась за пакетами, почему-то чувствуя себя ужасно неловко. Машка отпихнула меня:

— Я сама.

Мы забрались в «газик» на заднее сиденье. Я сказала:

— А мы тебе куртку привезли.

— Спасибо… Только сейчас и так тепло.

— Ну… Вдруг дождь пойдёт.

Машка ничего больше не сказала. Снова повисло молчание. Я не знала, о чём говорить. Одно дело, когда живёшь вместе, найдётся куча общих дел, которые надо обсудить. Совсем другое дело, когда друга не было целых два месяца, когда у него случилось горе и, кажется… да, точно, и сам друг хочет молчать.

Владимира Борисовича не было полчаса. Точнее, двадцать семь минут, от нечего делать я засекла время. Скорее всего он разговаривал с врачами о том, как себя Машка чувствует и как нам надо с ней себя вести.

Какие новости сообщили врачи, угадать не удалось: и шёл тренер как обычно, быстро, широкими шагами, и лицо у него было спокойное. Жалко, что мы не можем читать мысли. Только эмоции чувствуем, когда они сильные. Он открыл водительскую дверь:

— Ну что, обо всём поболтали?

— Ага, — отозвалась Машка.

И больше до самого дома она не сказала ни слова. Сидела и смотрела прямо перед собой, в затылок Владимиру Борисовичу. И крепко прижимала к себе полиэтиленовый пакет с курткой. Ни ко мне не поворачивалась, ни в окошко не глядела. И я поняла, с её возвращением не найдутся сразу ответы на все вопросы. Наоборот, прибавится ещё один вопрос, что делать с Машкой? Она сама на себя не была похожа.

Подъезжая к ферме, тренер посигналил. Нас ждали, двери сразу распахнулись, выскочили Димка, Дженни, Верка, Аня и Арсен. Последней вышла тётя Оля.

«Газик» въехал в ворота и остановился у крыльца, сразу же одно окно заслонила Анина красная вязаная кофта и тётиолин свитер, серый с розовыми ромбами, у дверцы возникла Димкина мордашка, а с другой стороны машины, с той, где сидела я, в кабину пыталась заглянуть Дженни и пару раз, невысоко подскочив, лизнула языком стекло, за которым увидела Машку.

Машка вылезла из машины и я снова услышала её слабое:

— Здравствуйте…

Димка повис у неё на шее. Они раньше так играли в «вертолётик» — Димка цеплялся за Машку и она кружилась с ним, долго-долго.

Теперь Машка от толчка попятилась и чуть не упала. Аня цыкнула:

— Ну ты, бык здоровый, человек же с больницы вернулся!

Вот уж лёгкий Димка не похож на быка! Это скорей Аня смахивает на корову, фигура у неё, как гитара…

Машку все по очереди обнимали, целовали, хлопали по спине. А потом тётя Оля позвала нас обедать и я вспомнила про те бутерброды, которые она давала нам с собой, а мы так и не съели.

Обед приготовили праздничный, всем досталось по целой куриной ноге и ещё были жареная картошка и покупной торт, шоколадный, с бледными розочками из масляного крема — всё в честь возвращения Машки.

Она изо всех сил старалась показать, что рада вернуться, что ест с удовольствием и что осталась прежней. Такой же, какой была, пока жил Карагач. И ей все поверили, кроме меня.

После обеда тётя Оля спросила:

— Маша, купаться будешь? Котёл горячий. Или ты устала?

Машка улыбнулась этой противной улыбочкой:

— Ага, устала. Я пойду полежу.

Ну и конечно, кто бы ей возразил!

Наши остались в гостиной, а я пошла за Машкой. В конце концов, полное право имею, это же и моя комната тоже. Она сделала вид, что не обращает на меня вниимания, легла на кровать и повернулась к стенке.

Я вытащила из ящика стола уздечку, которую случайно порвал Боргез, и начала сшивать щёчный ремень. Кожа была толстой и, чтоб её проколоть, приходилось класть уздечку на доску и, поставив шило в нужную точку, наваливаться всем весом.

— Свет… — вдруг позвала Машка.

— А? — я ужасно обрадовалась, что она заговорила со мной.

— Слушай, а в школе знают?