Ферма кентавров

— Ну, мы сказали — ты упала с лошадью и сильно разбилась.

— Нет, я не про то… Знают, что я таблеток наглоталась?

— Да ты что! Никто из наших! Мы же сами об этом случайно узнали. Можно сказать, подслушали, когда тётя Оля Борисычу рассказывала, а ей звонили твои врачи. Только Арсен мог случайно проболтаться. Но тогда бы об этом все стали говорить…

— Хорошо… А то… Ничего на свете я толком сделать не могу… Прыгнуть правильно не сумела… Лошадь уберечь не смогла… — её голос задрожал, — даже себя укокошить не смогла, ду-ура…

Она всхлипнула и я испугалась — заплачет, что делать тогда, утешитель из меня никакой… Но если Машка и плакала, то беззвучно — снова потянулась тишина. Я злобно тыкала шилом в кожу и продевала через дырочки крепкую нитку, натёртую воском.

Потом Машка спросила — в голосе всё же слышались слёзы:

— Свет… А где Карагача похоронили?

Ох! Надо ж было заранее придумать, что ей говорить!

— Его не похоронили. Его кремировали.

Так рассказал нам Владимир Борисович, когда мы стали спрашивать. Мол, погибшего Карагача отвезли в Севастополь, на Крымский термический завод, кремировали в специальной печи для сжигания трупов животных, а пепел развеяли в горах.

И мы сначала поверили. А потом дядя Серёжа рассказал, что всё было не так. Владимир Борисович сказал неправду, он хотел как лучше, хотел, чтобы мы не переживали. Дядя Сережа этого не понимал, он, как и все деревенские, относится к лошадям, как к обычной скотине. Пала скотина — жалко, что деньги потеряны, вот и всё. Ему даже в голову не пришло, что мы из-за этого можем переживать.

На самом деле Карагача зарыли в скотомогильнике. Отвезли в карьер и присыпали землёй. Говорят, на это место ходят пировать собаки — и деревенские, и дикие, из леса.

В такую правду не хотелось верить. Умный, смелый, быстрый Карагач заслуживал совсем не такой могилы! Но всё-таки поверить пришлось. В одном из номеров «Крымского времени» с телепрограммой я совершенно случайно натолкнулась на статью корреспондента Юрия Алексеева о том, что в Севастополе свалка переполнена, а Крымский Термический, где раньше сжигали весь мусор, вот уже больше года не работает совсем, там за долги отключили электричество.

После этой статьи, каждый раз, когда я думала о смерти Карагача, то представлялось, что это меня бросают на трупы тухлых коров, сдохших от сибирской язвы, что это меня засыпают летней, горячей, сухой как порошок растворимого кофе землёй, что это меня грызут облезлые псы…

Машке я такую правду сказать просто не могла.

И она поверила мне:

— Да? Сожгли… А пепел? Похоронили?

— Нет, — врала я точно так же, как нам говорил Владимир Борисович, — его развеяли над горами. Так лучше всего.

— Наверное, да, — шёпотом сказала Машка и снова затихла.

Я закрепила нитки, спрятала шило и шорную иголку вместе с дощечкой обратно в стол и сообщила:

— Пойду отнесу на конюшню уздечку.

Машка отозвалась:

— Я с тобой!

Мы шли рядом, молчали и я представляла, как бы сама возвращалась на конюшню, если бы — тьфу-тьфу-тьфу! — погиб Боргез.

Войдя в светлую безлюдную конюшню, Машка сразу же направилась в пустой денник, на двери которого ещё висела табличка: «Карагач. Кандаурия — Резкий. Чистокровный верховой. Караковый жеребец. 1995 г.р.»

Я не стала за нею подсматривать, повесила уздечку на гвоздь в седловой, взяла щётки, массажную и мягкую и пошла к Борьке, чистить. Минут через пятнадцать и остальные придут чиститься-седлаться к тренировке.

Рыжий обрадовался, тут же унюхал, что у меня в кармане лежит сухарь и начал куртку за карман кусать. Я думаю, это у лошадей с жеребячества. Малыш привыкает, что если пососать пахнущее молоком чёрное кобылье вымя — потечёт молоко. Значит, соображает он, когда вырастает, если покусать то, что пахнет хлебом…

— У ты, наглый жеребчина… Прими! — я оттолкнула его морду, достала сухарь и наглый жеребчина, который и не подумал «принять», то есть отступить в сторону, моментально слопал угощение и начал исследовать другие карманы.

— Светка, — Машка стояла снаружи у решётки нашего денника.

Я поднырнула под шею Боргеза, подошла:

— Чего?

— Светка, — она показала мне пучок чёрных упругих волос и робко улыбнулась — улыбнулась по-настоящему! — Это Корина гривка… Я его стригла… перед тем… в тот день… — она приложила кусочек гривы к щеке, — Понюхай, Светка, от неё Карагачем пахнет… Точно-точно Кори!

Слёзы текли у неё по щекам, но она всё равно улыбалась. Я взяла чёрную прядь и понюхала. От гривы шёл обычный лошадиный запах. Я согласилась:

— Ага, пахнет Карагачем.

* * *

Вечером, когда все разошлись по комнатам, я рассказывала Машке обо всём, что произошло, пока её не было. И не могла понять, интересно ей, или нет. Она не спала, лежала в кровати с открытыми глазами, но лицо её ничего не выражало. После того, как мы с ней говорили в конюшне, она снова превратилась в живую куклу, играющую человека.

Я не знала уже, что придумать, чтобы она снова сделалась настоящей и наконец в отчаянии сказала:

— Знаешь, а мы с Веркой мертвеца недавно нашли. Здесь, у фермы.