Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

Об этом мы еще не говорили, выстраивая жизнеописание Тартарена. А Париж все это время был одним из любимейших маршрутов его воображения. Достаточно вспомнить хотя бы давнюю картину по сценарию Карло Рима «Геркулес», или «Неподкупный», в которой провинциальный простак из рыбачьего поселка неожиданно оказывался владельцем парижской газеты «Неподкупный», которая оправдывала свое название тем, что продавалась всякому, кто пожелает купить ее. Рим произвел тогда своеобразный комический эксперимент, превратив «Утраченные иллюзии» Бальзака в традиционный фарс, по законам которого Геркулес легко одерживает победу над Парижем, сея на все четыре стороны разумное, доброе и вечное.

Можно вспомнить «Адриена», сочиненного и поставленного самим Фернанделем, в котором герой, незадолго до начала событий приехавший в Париж, основывает могущественный концерн. Можно вспомнить и иронический «Шпунц», в котором победа тарасконца над Парижем еще была несомненна, хотя и не обошлась без горечи внутреннего поражения.

Все это было до войны. Пятидесятые годы в биографии Фернанделя уже не дают надежды на успех. К тому же — пятидесятилетний Растиньяк — это даже не смешно. Воображение в этом возрасте консервативно, провинциально по своей сути.

Обратимся поэтому к «Казимиру» Ришара Поттье, картине, может быть, не лучшей в фильмографии актера, но наверняка одной из самых показательных. (Кстати, это была первая картина Фернанделя в нашем прокате).

…Пожалуй, не скажешь, что прошло всего семь лет, как мы расстались с ним за ресторанным столиком в «Кавалькаде часов», — Казимир (пусть там его звали иначе, это не меняет дела) обрюзг, стал медлительнее, глуше блеск нахальства в глазах. Ничего не поделаешь — возраст, сорок семь, а он все еще не женат, и все та же Дениза-Жинетта терпеливо ждет, когда ее суженый найдет работу, когда можно будет снять уютное гнездышко, завести птенцов, ворковать. А Казимиру все не везет. Впрочем… Всемирно известная фирма «супер-гадди», пылесосы новейшей марки, мечта бизнесмена и домашней хозяйки! Избранная клиентура, постоянный хлеб. И Казимир уже грезит наяву, ему кажется, что она уже у него в руках — сказочная птица счастья. Как всегда, у него вырастают крылья, как всегда, он мгновенно презревает настоящее ради безусловного будущего. Его можно понять: в суетливой обходительности Казимира, в неожиданном и робком хамстве просматривается вся биография «человека воздуха», зависимого от любых превратностей судьбы, будь то муха в «Парижских развлечениях» или пылесос в «Казимире». Эта власть вещи над человеком и составляет неожиданный для режиссера и актера смысл картины. Ибо вся жизнь Казимира зависит — в самом прямом и безусловном смысле — от пылесоса марки «супер-гадди».

Более ста лет назад это увидел молодой Маркс, нашедший власти вещей над людьми точный и спокойный термин — отчуждение. После войны отчуждение человека стало одной из главных тем искусства: человек и машина, человек и государство, человек и идеология. Эти проблемы решает авангардистский театр Ионеско и реалистический кинематограф Годара, романтическая истерика битников и академическая схоластика Эллиота. Не могла пройти мимо этой темы и «синема-бис». Это естественно: сила его заключается в том, что оно выхватывает проблематику из первых рук, чтобы мгновенно размножить ее в миллионах экземпляров, подсахарить, сделать достоянием каждого в простейшей и занимательнейшей

Правда, проблематика при этом сводится к анекдотам и частным случаям, но «синема-бис» ничего решать и не собирается. Оно только называет проблему, позволяя покупателю почувствовать себя участником и знатоком самоновейших течений общественной жизни, позволяя преодолеть гарантированным воображением отчуждение собственное, позволяя свысока похохотать над злоключениями очередного недотепы и забыть о ежеминутной власти вещей над самим собой.

В самом деле, разве не смешно: не успел пылесос попасть в неловкие руки Казимира (а точнее, не успел Казимир попасть в цепкие лапы пылесоса), как машина начинает диктовать коммивояжеру логику поведения. Отныне ему не избавиться от коварного инструмента: он бродит с ним по лестницам, слизывает со стола американского дельца чулки и комбинацию, заготовленные в подарок любовнице, а заодно и парик с головы портье. Протягивается к слуховому аппарату глухой старушки. Приводит Казимира в психиатрическую лечебницу, где его нормально маниакальное стремление сбыть пылесос немедленно вызывает подозрение в психической неполноценности. И действительно, чем отличается его настырность от навязчивости изобретателя вечного двигателя, уже сидящего в приемной? В этом мире безумия Казимир оказывается своим, здешним. Отметим это, чтобы вернуться в будущем. А пока заметим, что, конечно же, ни о каком отчуждении Поттье и не помышлял. Проблема присутствует здесь в самом поверхностном виде, и власть вещей понимается буквальнейшим образом.