Фернандель. Мастера зарубежного киноискусства

Отан-Лара подчеркивает это. Поет Монтан, и в голосе его непривычно издевательские интонации: «Никто никогда не узнает, сколько трупов в этом снежном краю…» На экране — Альпы, та самая Швейцария, которой «и нет вовсе» — туман, голые кусты, сумерки. Валит снег, заметая следы. Поет балладу Монтан: «Трепещите, услышав о коварстве этого дома, о кровавых убийцах, о Мари и о Пьере Мартен». И уже бредет по сугробам, торопясь к камельку, очередная жертва — бродячий шарманщик с простуженной мартышкой. Стук в дверь, щелканье запоров, крик, улепетывает по крышам осиротевшая мартышка, и во двор выбегают обитатели «красной» гостиницы: кривоногий и сутулый Мартен, уже успевший напялить на себя тулупчик убитого, целится в обезьянку громадный и добродушный негр, постно поджимает губы Мари. Они торопятся— надо подстрелить обезьянку, надо сжечь вещички, надо спрятать труп, надо поделить добычу. Неровен час — пожалуют новые клиенты, их следует встретить по первому разряду.

Клиенты не заставляют себя ждать: мчится, подхлестывая лошадей, кучер дилижанса, полного чистых и нечистых — щеголей и потаскух, мещан и влюбленных, скупцов и трусов, — ноев ковчег на колесах, несущийся к гибели.

Впрочем, люди эти сами по себе не важны, — быть может, Отан-Лара набрал свою Францию в миниатюре, чтобы вдоволь посмеяться над ней, — во всяком случае, он начисто забывает об этом. Главное в картине — обитатели гостиницы и Фернандель; деловитый, «нормальный» мир упорядоченного ужаса, и — простодушный провансалец. Кстати, вот и он — озябший, голодный монашек с посохом и фонарем в руках, клянущий господа своего, забывшего о теплой постели, о стаканчике горячего вина, о бараньей ноге для своего слуги. Он очень фамильярен со своим богом, этот монах, он может послать его ко всем чертям, провалившись сквозь подгнившие доски моста, и тут же, не отходя от пропасти, может вознести хвалу ему, рассказывая молчаливому послушнику о радостях истинной веры.

Отан-Лара не случайно облачил актера в рясу — в те далекие времена одеяние это было своеобразным пропуском и в вертеп греха и в прибежище добродетели, оно ставило своего хозяина в центр любых событий, сводило все фабульные линии к его персоне, а что еще нужно было Фернанделю? Главное, чтобы сюжет не мешал ему лицедействовать, а если картина предоставляет эту возможность, то пусть режиссер делает, что ему взбредет в голову: будет серьезен или ироничен, глубокомыслен или озабочен.

Ибо даже сейчас, когда позади молодость, когда дурашливый энтузиазм Изидора сменяется унылым весельем Казимира, в глубине души Фернандель остается прежним фарсёром: увеселяет других и забавляется сам, пародирует ситуации, в которые попадает, и сам верит в эти пародии, а потому веселится еще пуще и опять забавляет других. И все это — до тех пор, пока перипетии вдруг не ринутся к финалу, и Фернандель забьется в растерянности перед очередной загадкой жизни, перед жизнью, перед самим собой.

«Красная гостиница» была именно такой картиной. Разумеется, Отан-Лара меньше всего думал о Тартарене. Его изысканный, желчный и грустный фильм был о другом, недаром критика то и дело поминала Вольтера. И в самом деле, наивный, чистосердечный и одновременно прожорливый, хитрый, очень земной святой отец в замусоленной рясе оказывается единственным праведником. Да что праведником — орудием провидения. «Поглядите, — словно бы обращается Отан-Лара к зрителям, — вот как выглядит орудие божьей справедливости в земной юдоли. Вот механизм преступления и наказания». Это — цитата из книги Лепроона «Пятьдесят лет французского кино», не слишком благосклонной к Фернанделю.

Но Фернанделя и не интересовала вся эта история. Его герой решал свои тартареновские проблемы в кровавой ситуации, а то, что эти проблемы совпадали с задачами режиссера, просто сделало роль монаха одной из лучших его работ.

Впрочем, вернемся к картине. Обитатели гостиницы радушно встретят многочисленных постояльцев, а среди них свою дочь — Матильду, указавшую пассажирам дилижанса путь в гостеприимный отчий дом и немедленно приступившую к исполнению привычных дочерних обязанностей — надо перепрятать окоченевший труп шарманщика. И здесь появится Фернандель, и в рассуждении, чего бы перекусить на даровщинку, будет путаться под ногами и мешать честной компании. Не зная, в чем дело, станет давать советы, а когда труп, обвалянный снегом, как сухарями, превратят в снежную бабу, обойдет его утиной походкой, стянет у негра с головы шляпу и нахлобучит на невидимый череп шарманщика.