Феромон

Вот так же, прижимая меня спиной к себе, мне показывал её Том. На открытой смотровой площадке Башни Макао. На высоте двести тридцать три метра над уровнем земли без всяких поручней и ограждений. Клянусь, тогда мне было не до звезды. Я вцепилась в страховочный трос так, что мне казалось: его оторвут от меня только вместе с руками. А он, засранец, потом ещё ходил по краю и позировал фотографу, свисавшего с края дальше его самого. Тогда Ривер организовал гастроли нашему захудаленькому театру в Гонконг, где, дав всего три представления, мы провели чудесную весеннюю неделю.

Как же это было давно. И как грустно, что Эйв опоздал на целую жизнь. Я постоянно сравниваю его с Томом. И постоянно он оказывается вторым.

- О чём ты вздыхаешь? - снова скрещивает он руки, чтобы меня обнять, но, не дождавшись ответа, отвечает сам: - Если об ужине, то он сейчас будет. Я уже включил мангал. Надеюсь, ты ешь жареное мясо?

- Я ем жареное мясо, Эйв, - улыбаюсь я. - И сильно сомневаюсь, что ты выпытал всё это у моего отца и не купил базилик, запах которого я обожаю в стейках.

- Купил, - шепчет он мне в самое ухо. - Только понятия не имею что с ним делать.

Включенный на веранде свет нарушил единение с природой. Но зато сделал ещё уютнее наш маленький мирок на двоих. А вот этого точно никогда не было с Ривером. И никогда не будет. Пропахнувший запахом мяса и пряностей, пропитанный вкусом вина и сыра, этот мирок, где горячие куски мяса Эйвер выкладывает на блюдо, застеленное ветками свежего базилика, принадлежит только нам двоим.

68. Анна

Я безбожно заляпываю жиром его рубашку, он сам пачкает её горчицей, пока меня кормит. И под ворохом бессмысленных, но забавных историй, что рассказываем друг другу наперебой, мы на время забываем всё: работу и заботы, наши разногласия и похожесть, наше несовершенство и идеальную сочетаемость, что бесспорна, ведь мы даже фразы продолжаем друг за другом, словно целую жизнь уже прожили вместе.

- У меня есть для тебя подарок, - с загадочным видом лезет Эйв в карман и протягивает зажатую в кулак руку. - Но сначала предыстория. Из моей жизни.

- С удовольствием послушаю, - вытягиваю я ноги к разожжённому камину, куда мы перебрались после ужина, и укладываюсь поудобнее на мягкой искусственной меховой шкуре.

- Моя бабушка была из небогатой семьи. И замуж вышла за человека скромного. Жили они в штате горячем и пыльном, в центре континента. Но так уж вышло, что была у неё одна мечта - помочить ноги в море, - садится он, поджав под себя одно колено. - Но съездить куда-то у них с дедом всё никак не получалось. Работа, дети, дом, дела. И денег всё время не хватало. И всегда было что-то важнее этой поездки. И вот однажды, когда дети уже подросли, дед решительно пресёк очередное вложение в покосившийся амбар и на несколько недель арендовал домик у моря.

- И они поехали только вдвоём?

- Да, - кивает Эйв, поглядывая на всё ещё зажатый кулак. - Но он то ли невнимательно слушал владельца, то ли просто, как человек, имеющий смутное представление о чём-либо, не придал значения подробностям. Главное, ведь домик был у моря, а он так хотел исполнить бабушкину мечту... Только когда они приехали, оказалось, что дом стоит на отвесном обрыве. И в обе стороны, сколько видел глаз, тоже был только этот многометровый обрыв. И море, конечно, было, но волны плескались далеко внизу, у его подножия.

Я зажимаю рукой рот, боясь даже представить, какие чувства испытала его бабушка, когда всё это увидела.

- Казалось бы: море было под ногами, но оно оставалось таким же недоступным, как и прежде, - вздыхает Эйв. - Но ты ошибаешься, если думаешь, что это грустная история. Вовсе нет. Потому что знаешь, что сделал мой дед? Он купил длинную верёвку, привязал к ней ведро и черпал весь день, но к вечеру набрал для бабушки целую ванну «моря».

- Чтобы она могла помочить в нём ноги? - чувствую я, как наполняются слезами глаза.

- И помочить ноги, и даже окунуться с головой, - улыбается Эйв. - И вот в одно из этих вёдер с морской водой попала ракушка, - разжимает он ладонь.

Небольшая, когда-то розовая, но теперь посеревшая от времени, совершенно непримечательная ракушка с отломанным, неровным краем. Но у меня трясутся руки, когда я её беру, и сердце сбивается с ритма: она отполирована прикосновениями, а может, тканью кармана, в которой её столько лет носили.

- Бабушка берегла её всю жизнь как символ любви. Я хранил её в знак того, что никогда, даже в самой трудной ситуации, не нужно сдаваться. Чем она станет для тебя, я надеюсь, ты решишь сама.

- Можно я не буду тебе об этом говорить? - зажимаю я в кулаке ракушку и прижимаю к груди. Возможно, и тем, и другим. Но я пока не готова даже самой себе ответить.

- Конечно. Ведь это подарок.

- Спасибо, Эйв! Это самый трогательный подарок, что я получала в жизни.

- Я очень рад, - опустив глаза, кивает он.

Недолго, но мы сидим молча, а потом он бодро встаёт.

- Ну, что, спать? Здесь две спальни. Выбери любую, и я займу оставшуюся.