Феррагус, предводитель деворантов

Он хотел высвободиться из её объятий и отойти от неё, но она так крепко за него уцепилась, что он проволок её по полу до самой кровати.

— Оставьте меня, — сказал он.

— Нет, нет, Жюль! — кричала она. — Если ты больше меня не любишь, я умру. Ты хочешь все знать?

— Да!

Он схватил её, неистово сжал, затем присел на край постели и поставил перед собой жену, сдавив её коленями, словно тисками; он устремил холодный взгляд на это прекрасное лицо, залитое слезами и пылавшее огнём, и сказал:

— Говорите же! Клеманс снова зарыдала.

— Нет, это тайна, от которой зависит жизнь и смерть. Раскрыть её тебе… Нет, не могу. Жюль, пощади!

— Ты все обманываешь меня…

— Ах, ты не говоришь мне больше вы ! — воскликнула она. — Да, Жюль, ты можешь думать, что я тебя обманываю, но скоро, скоро ты все узнаешь.

— Но кто он тебе, этот Феррагус, этот каторжник, у которого ты бываешь, этот человек, разбогатевший на преступлениях? Если ты не принадлежишь ему, если он не твой…

— Ах, Жюль!

— Так, значит, это он — твой неведомый благодетель? Это он — человек, которому, как говорили, мы обязаны своим состоянием?

— Кто говорил?

— Тот, кого я убил на дуэли.

— О Господи, уже одна смерть!

— Пускай он не твой покровитель и не задаривает тебя золотом, пускай, наоборот, ты ему помогаешь, — так что же, он брат тебе, что ли?

— Ну, а если это так? — спросила она. Господин Демаре скрестил руки.

— Почему же ты скрыла все от меня? — продолжал он. — Ты, стало быть, обманывала меня вместе с материю? Да кто же ходит к брату чуть ли не каждый день?

Жена его упала без чувств к его ногам.

«Умерла, — подумал он. — А что, если я не прав?»

Он бросился к звонку, позвал Жозефину и уложил Клеманс на постель.

— Я умру, я не вынесу этого, — сказала г-жа Демаре, придя в себя.

— Жозефина, — крикнул г-н Демаре, — пойдите за господином Депленом. Затем зайдёте к моему брату и передадите ему, что я прошу его прийти как можно скорее.

— Зачем зовёте вы брата? — спросила Клеманс. Но Жюль уже вышел из комнаты.

Впервые за пять лет г-жа Демаре лежала в постели одна, без мужа, впервые вынуждена была допустить врача в свою спальню, в своё святилище. Это были тяжкие для неё огорчения. Деплен нашёл состояние г-жи Демаре очень опасным; никогда ещё душевные потрясения не оказывали столь странного действия. Врач не хотел ничего предрекать и, обещав высказать своё мнение на другой день, ограничился несколькими предписаниями, которые остались невыполненными, ибо сердечные заботы оттеснили заботы о здоровье. Уже светало, а Клеманс все не могла заснуть. Она прислушивалась к глухому шёпоту братьев, разговаривавших между собой несколько часов подряд, но толстые стены не позволяли ей уловить ни единого слова, по которому она могла бы догадаться о содержании этой беседы. Вскоре брат Жюля, нотариус Демаре, ушёл Тишина ночи и необычайное обострение слуха, вызванное нервным возбуждением, помогли Клеманс услышать скрип пера и шорохи, невольно производимые пишущим человеком. Кто привык бодрствовать по ночам и кому приходилось наблюдать различные акустические явления среди глубокой тишины, тот знает, что зачастую нетрудно заметить внезапный, даже лёгкий, шорох там, где обычно однообразный и непрерывный шум не доходит до слуха. В четыре часа утра шум прекратился. Взволнованная и дрожащая встала с постели Клеманс. Босиком, без пеньюара, не заботясь о том, что была в испарине, не думая о своём болезненном состоянии, бедная женщина открыла дверь в кабинет — и так удачно, что дверь даже не скрипнула. Она увидела мужа, заснувшего в кресле с пером в руке. Свечи догорели до самых розе гок. Она тихонько подошла к столу и прочла на запечатанном уже конверте. «Моё завещание».

Она преклонила перед мужем колено, как перед гробницей, и поцеловала его руку; отчего он сразу проснулся.

— Жюль, друг мой, преступникам, приговорённым к смертной казни, и то дают несколько дней отсрочки, — сказала она, поднимая на него глаза, которым лихорадочное состояние и любовь придали необычный блеск. — Твоя жена, ни в чем не повинная, просит у тебя всего два дня сроку. Дай лишь два дня в моё распоряжение и… жди! Тогда я умру счастливой, ты хоть пожалеешь обо мне.

— Клеманс, я согласен.

И когда она в трогательном сердечном порыве стала целовать ему руки, Жюль, покорённый этим излиянием невинной души, привлёк жену к себе и поцеловал в лоб, сгорая от стыда, что все ещё находится под властью её благородной красоты.

На другой день, отдохнув несколько часов у себя в кабинете, Жюль вошёл в спальню к жене, невольно подчиняясь привычке не выходить из дому, не повидавшись с ней. Клеманс спала. Луч света, пробиваясь сверху сквозь щели ставней, падал на лицо измученной женщины. Печать страданий уже легла на её лоб, губы утратили свою свежесть. Взгляд любящего человека не мог ошибиться при виде землистых пятен на её лице и болезненной бледности вместо ровного румянца и матовой белизны — того чистого фона, на котором так непосредственно отражались все чувства этой прекрасной души.

«Она страдает, — подумал Жюль. — Бедная Клеманс, да помилует нас Бог!»