Ферштейн, или Всем Звезда

Киевляне-москвичи (все вместе — «столичные») — три работяги средних лет, рассказчики, гитаристы, поющие песни поодиночке и хором. Особенно сильны они были «заспевать» казацкую «Ой при лужку, при лужку», на два голоса. Причем первый шел русской версией, второй — украинской (в другой раз — наоборот). В хоровой гармонии улавливалась соревновательность, старались изо всех сил, и это добавляло прелести, и результат был ошеломляющим. От их «конь гулял на воле!» содрогались стены, пол и потолок. Я так и не узнал точно, кто из них москвич, а кто киевлянин. Знал только, что один к двум или два к одному.

Белорус самый здоровый детина моих лет, бицепсы надувались литровыми пузырями. Говорили, что драчун, и припоминали его геройства. По моим же впечатлениям, он был вполне миролюбивый и порой флегматичный.

Троцкий — неоднократно отсидевший мужичок, весь в наколках, спокойный и, казалось, простой, как валенок. Выпив, иногда говорил о бессмысленности жизни, впрочем, без надрыва и трагедии, шутя. Пару раз при мне, сильно напившись, имитировал попытку вывалиться из окна — «делал аут». Садился на подоконник открытого окна, говорил что-нибудь типа «Говорят, Высоцкий умер, жаль» или «Скоро американцы сбросят на нас атомную бомбу», или  «Эх, подписался бы на Афганистан, но неблагонадежен», —   закатывал глаза и медленно валился назад. Грохнуться со второго этажа, может, и не велика беда, но шею сломать перспектива присутствовала. Надо сказать, окружающие относились к этим несостоявшимся аутам спокойно: «А ну его, все равно когда-нибудь выпадет!»

…В следующую пятницу наша квартира-общежитие гудела. Гонец привез из Нефтеюганска рюкзак горючего (водка, крепленое вино, ром, шампанское), хорошо посидели, погуляли по берегу реки, попели. Что касается спиртного — действовали по принципу «не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня». Утром — «отход», тяжело. К обеду все встали. Принялись рассуждать, где взять. Я, как новенький, не знающий всех тонкостей местной специфики, молчу, слушаю, тем более что к похмеллятору равнодушен.

— Нарезной? — предлагает Белорус, басом, поигрывая бицепсом.

Нет, это только с пяти часов, да и киевляне с москвичами — интеллигенты, лосьон не пьют.

— Самогоши? — выдал хриплую мыслю Троцкий.

— Сам пей, плебей, — шутит один из столичных, — эту вонючку на махорке.

— Самокрутки! — решает Общество. — Писарчук, готовься! Мой харю!

— Мата Харри!.. — бурчит нечесаный Писарчук, отправляясь в ванную.

Со всех стаканов и бутылок сливают оставшиеся там капли. Набирается целый стакан коктейля. Из ванной выходит Писарчук, худой, утонченного облика, синие вены сквозь прозрачную кожу. Берет двумя руками стакан, медленно вливает в себя драгоценный, волшебный, как показывают следующие минуты, нектар. Влажно моргает. Закуривает. Все молчат и ждут.

Наконец, Писарчук перестает трястись, делает самопроверку — выбрасывает, как фюрер, вперед и чуть вверх правую руку: не дрожит! Ему несут бумагу и авторучку.

Писарчук превращается в Писателя.

Верная рука выводит волшебные слова:

«Люба, продай подателю сего 2 (две) бутылки водки», (число, подпись).

Следующая бумага — следующие волшебные слова:

«Люба, продай подателю сего 4 (четыре) бутылки вина портвейн», (число, подпись).

Поднимает голову: хватит?

— Рискованно… — вздыхает коллектив. — Ладно, давай еще одну твори!

«…2 (две)… и 2 (две)…»

Говорили, что Писарчукчук может подделать любой почерк, даже ленинский, а не то, что какого-то там Ферштейна.

Первым записку берет Белорус, уходит. Все прильнули к окну — отсюда видно парадное крыльцо магазина. Выходит. Несет. Все нормально.

Через время уходит Балерун — тоже зачет.

Мы с Троцким на дело идти не можем: Троцкому не поверят по определению, а мне — как новенькому. Здесь все на виду, новеньких сразу видят: только приступил к работе, и вдруг, здрасьте, начальник ему «разрешает»!

И третий гонец, москвич или киевлянин, пришел с успехом. Сегодня счастливый день! Писарчук, ты лучший из нас! Слушай, говорит ему кто-то, да если бы я так умел рисовать, — разве бы я мотался по этим северам! Да, глубокомысленно подтверждает Троцкий, закатывая глаза, знал бы прикуп, жил бы в Сочи!

Таким образом, и суббота прошла на славу. Но все хорошее субботнее когда-нибудь кончается и наступает тяжкое воскресенное. Притом что до понедельника еще далеко, и день терять грех. Тем более система отработана, и есть вера в успех, подтвержденный опытом: сливки со стаканов, похмелённый Писарчук, Мата Харри, письма счастья, Белорус с запиской в магазин, все прильнули к окну.

…Белорус, спотыкаясь, выскочил на улицу, едва не упал, оглядываясь. Следом на крыльцо выбегает продавщица Люба, кричит на всю Ивановскую:

— Вот же наглецы, твою же ж мать! Начальник вчера вечером в отпуск улетел, а они с записками от сегодняшнего числа!

Интересное все же кино из окна, в театр ходить не надо.

Над моим ухом прогудел столичный:

— Ой, нэ мОжу, мабуть слягу!