Ферсман

После возвращения из Апатитового поселка Ферсман доложил областному комитету партии выводы комиссии, и Сергей Миронович Киров, как рассказывал впоследствии Ферсман, «занял совершенно определенную позицию о необходимости форсирования дела».

«В то время было еще неясно, — писал Ферсман, — можно ли и нужно ли создавать на Кольском полуострове крупную промышленность или следует ограничиться организацией в Хибинах добычи сырья и транспорта его в Ленинград. Недостаточное знание Севера, — честно признавался он, — заставляло скорее склоняться в сторону переноса самой промышленности на юг. Даже решение Совнаркома о проведении железной дороги к руднику еще не могло поколебать сомнения и неверия в Север и его возможности. Было решительное и определенное мнение С М. Кирова, который не только высказался за хозяйственное овладение краем, но и принял ряд шагов к укреплению вновь организованного треста крупными и сильными энергичными работниками Ленинграда».

Тотчас после этой беседы С. М. Киров вызвал к себе специалистов по горным разработкам и строительству рудников. «В сентябре 1929 года я разговаривал с Сергеем Мироновичем, — вспоминал опытный горный инженер П. Н. Владимиров, назначенный вскоре главным инженером апатитового рудника, — который спрашивал меня, как старого горняка, можно ли пустить апатитовый рудник…» [61]Даже видавший виды горняк был поражен этим разворотом событий.

А в ночь под Новый год Киров сам приехал на апатиты.

«Приезд ею взволновал нас, — рассказывал об этом Пронченко. — Мы понимали, что приезд Сергея Мироновича должен решить судьбу того дела, ради которого геологоразведочные партии бились в тундре год за годом…» [62].

Целый день 31 декабря 1929 года прошел в томительном ожидании. Бушевала сильная пурга, каждую минуту кто-нибудь из зимовщиков выбегал из барака посмотреть, не показались ли сани. Ветер каждый раз пользовался этим для того, чтобы зашвырнуть в помещение ворох колючей снежной пыли.

Киров приехал в час ночи. Весь в снегу, вошел он в барак и весело со всеми поздоровался. Он выглядел усталым после долгого блуждания по снегу. Зимовщики стали стаскивать с него шубу, спрашивали, не замерз ли он, не хочет ли отдохнуть после долгого и утомительного пути, но он только улыбнулся и после короткого чаепития сразу назначил долгожданное совещание.

Совещание длилось всю ночь. Сергей Миронович сидел на грубой скамье, подпирая кулаком подбородок, и внимательно слушал выступавших. Сам он взял слово, только выслушав всех.

«Простота его речи очень поразила нас, — рассказывал Пронченко. — Она как-то особенно хорошо вязалась со всем его скромным обликом. Каждое его слово и мысль были пропитаны железной логикой, логикой большевика».

Работники маленькой поисковой партии, казавшейся такой заброшенной в снегу, в горах, затаив дыхание, слушали сообщение Кирова. Делу, которым они жили, о котором говорили ежедневно, вернее, еженощно, потому что на колючем ветру не удавалось разговаривать, а они старались не терять ни одного дня для работы, — партия придавала особое значение. Апатитовая промышленность была делом новым не только для Советского Союза, но и для всего мира. Здесь приходилось прокладывать путь по целине.

Киров подробно разобрал все сомнения, рассмотрел все трудности, «перед которыми, — как рассказывал Пронченко, — многие пасовали». «Он предложил нам немедленно связаться с заводами-потребителями, дал твердую установку на постройку железной дороги от мурманской магистрали до месторождения… советовал нам почаще устраивать научно-технические дискуссии среди специалистов, обещал прислать подкрепление в виде отряда крепких, проверенных партийцев».

Около шести часов утра совещание закончилось. — Киров в девять должен был уезжать в Мурманск. Не отдыхая, он побеседовал с отдельными работниками, потом обошел остальные бараки, прочел стенгазету, поговорил с рабочими и, наконец, простившись, ушел к розвальням.

Было еще темно.

Буря утихла. Но порывы ветра, вырывавшегося из ущелья, еще крутили мелкие, как порошок, снежинки.

Киров несколько минут смотрел на гору. Вершина ее была скрыта в мглистом тумане.

— Много вам "придется поработать, чтобы обломать эти места, — сказал он.

***

В октябре 1929 года, когда Хибины были покрыты уже глубоким снегом и лошади проваливались по брюхо на неутоптанных тропках, когда еще не было ни треста «Апатит», ни железной дороги, Ферсман напечатал свою книгу «Апатито-нефелиновая проблема Хибинской тундры». В особой главе он пытался наметить и хозяйственное будущее Хибин. Специально приложенная карта должна была представить собой как бы наглядный чертеж желанного. Это была карта-мечта.

Через год после выхода книги он вернулся к ней и, готовясь к очередному докладу в Академии наук, снова перечел эту главу.