Ферзь – одинокая фигура

– Можно, я начну, а? Не хочу это слышать от тебя. Самой сказать – не так больно. Я – психотик, шизоид. Меня – двое. Одна живет и чувствует, хохочет, поет, влюбляется, плачет… Вторая – только смотрит изнутри и думает. Когда переживаю чувство, я будто вижу его со стороны. Себя, чувствующую, вижу. Я могу анализировать себя в любой момент, даже когда рыдаю от горя или переживаю оргазм. Могу выключить эмоции, если захочу. Это жутко. Я – не та, что снаружи, поскольку могу ее, внешнюю, погасить без остатка. И я – не та, что внутри. Она – бесчувственный робот. Боже, я не хочу быть такой, мне страшно поверить! Но тогда выходит, меня просто нет на свете. Совсем! Когда говорю «я» – не знаю, что имею в виду.

Она перевела дух, поморгала, чтобы не заплакать.

– Зачем рассказываю это? Ты – единственный, кто поймет… Та, что внутри, умна. Ей ничего не стоило поступить в академию. Пришла сюда в надежде: меня научат управлять собой. Пситехника – это осознание и самоконтроль. Я научусь и смогу собраться, склеиться из частей. Договорюсь, помирюсь с собою, буду не двумя кусками, а одним нормальным человеком. И нас учили… Видеть себя со стороны, анализировать свои эмоции, менять их интенсивность, становиться бесстрастным наблюдателем, разбираться на части – в этом, мол, суть самоанализа. Черт возьми! Все, чему учили, – не о том, как мне стать нормальной, а о том, как обычному человеку стать психом, вроде меня. После каждого курса шла аттестация на адекватность. Я ждала: сейчас провалюсь, мне заявят в лоб: «У тебя, девочка, пограничная шизоидность и зачаток диссоциативного расстройства. Куда тебе в пситехники!» А я отвечу: «Прекрасно! Отчислите меня… но скажите, что делать с собой? Вы же все – мастера по психике, вот и ответьте: как починить мою?» Но – поверить не могу! Всякий раз меня хвалили именно за то, что меня в себе ужасает!

Глянула на часы.

– К счастью, осталось мало времени… Ты – единственный, кого я пугаю так же, как саму себя. Никто, кроме тебя, меня не видит. Ни инструктора, ни аналитики, ни родичи – никто. Это страшно. Но и радостно: хотя бы ты меня видишь – значит, я существую.

Я хотел ответить. Она прижала палец к моим губам.

– Нет, нет… Можно, еще я? Ты же хочешь утешить… и это тоже будет больно, лучше сама. Скажешь, я тебе нравлюсь? Солжешь. Тебе нравится только половина меня, другая – приводит в ужас. Скажешь, я очень умна? Все шизофреники умны, черт возьми! Чтобы поддерживать две личности, нужен неслабый процессор. Скажешь, это не страшно? Снова врешь. Страшно, еще как! И мне страшнее. Ты только видишь марсианина, а я – и есть марсианин! Что еще скажешь? Что будешь и дальше общаться со мной, несмотря на этот монолог? Снова ложь. Ты сбежишь сразу после фильма. Я даже не обижусь. Сама бы сбежала от себя, если б могла… Конец. Кажется, перебрала все утешения, которые не помогут. И осталась минута до сеанса.

– Есть идея, как провести эту минуту, – сказал я.

– Как?..

Я поцеловал пухлые губы Марины.

Моё дело

– Простите, уважаемые, вы из какой организации?..

Старичка звали Петр Игнатьевич, он смотрел на нас с мягонькой такой улыбочкой, однако ответа просил весьма настоятельно. За пять минут до того, стоя по наружную сторону двери, Марина трясла мою руку:

– Можно я его допрошу, можно, можно? Это же и есть главный злодей! Директор корпорации «Зло», рабовладелец, угнетатель детей! Его приспешникам мстил Малахов, а до него самого еще не добрался! Может, это последний шанс с ним поговорить! Можно я, можно?

Ясное дело, я согласился. Я даже поймал себя на желании взять и поцеловать Марину прямо в коридоре детдома. Но тут она постучала в дверь. Изнутри донеслось: «Прошу, входите», и ферзь нажала ручку.

Пока дверь открывалась, едва слышно скрипя, во мне произошла перемена. Марина вела в школе и в тюрьме, и была очень хороша. То, что Дим проделывал давлением, жесткой атакой, Марина исполняла легко, нежно, одним касанием перышка… Однако это было неправильно. Мое расследование, мое дело. Мне его вести, как бы чудесна ни была Марина. Потому, опережая ее, я сказал:

– Здравствуйте, Петр Игнатьевич. Мы к вам по делу.

Директор детдома сидел за столом, сложив сухие ладони поверх какой-то писанины. Он оказался седым, тощим, весьма благообразным дедушкой. Я имел секунд пять, чтобы разглядеть просвет в его фортификациях.

В теории – все просто. Нужно найти «окно доверия» – канал контакта, который еще не заблокирован защитными убеждениями. Транслировать образ такого человека, которому старичок станет сразу и безоговорочно доверять, поскольку (а) такие люди никогда прежде не делали ему плохого или вовсе не встречались, и (б) этот человек абсолютно целостен в своем образе. Сложность лишь в том, что на это есть считанные секунды до первой реплики. Точнее, до первых слов Марины, которую я решил опередить.