Ферзи

Редольф проводил его взглядом и бессильно опустился на ближайший камень, переводя дыхание. Сталкиваться с некромантией было страшно, но куда ужаснее оказались напитанные ей руны, что, будучи даже извращёнными и ужасными в начертании своём, несли мощь сравнимую с сильнейшими артефактами древности. Создавалось впечатление, что за один вечер на волю оказались выпущены столько запретных сил, сколько не снилось даже элитным штурмовикам Царя. Некромантия, запрещенные артефакты, неизвестные реактивы, невозможные заклятья — и это только то, что являлось на поверхности обнаруженного болота. Шматкевский коротко взвыл, и тут же постарался взять себя в руки: ему ещё предстояло придумать, как об этом донести вспыльчивому приятелю, не вызвав у него самопроизвольного выброса.

День седьмой. Продолжение

Пронзительный петушиный крик разнёсся под сводчатым потолком, отразился от стен рвущими уши переливами и взвился высоко вверх к затянутому заклятьем проёму. Эхо его ещё звенело в покрытом сусальным золотом куполе, терзая слух собравшихся, как первые золотые искры священного сияния уже начали спадать благословением к началу. Они струились вниз по изогнутым столпам, щедро покрытым резной листвой диковинных деревьев, чьё место, казалось, скорее должно быть среди Небесных кущ, чем в этом бренном мире. На каменных ветках резвились длиннохвостые вестники-птахи, игриво топорща покрытые яркой эмалью перья, словно заманивая путников в глубины каменной рощи. Её стражниками стояли кумиры святых из чистого, не тронутого презренными разводами серого мрамора, наползая складками наброшенных хламид на плитки хитроумной мозаики. Фигуры их были величественны и непропорционально вытянуты, а лица суровы и полны внутреннего света и благородной самоотверженности. Строго смотрящие на собравшихся глаза, полные укора и возвышенного смирения, слегка светились, проникая в самые потаённые уголки души. От чего невольно любой начинал задумываться о собственной грешности и порочности. Проникнувшиеся величием и торжеством обстановки истово жались к водружённому в парадном нефе алтарному камню, благоговейно трепеща пред его сиянием и мощью. Обильно чадили заморскими благовониями встроенные в стены курильницы, пропитывая пространство густым дурманящим дымом, что в полумраке клубился рассветным туманом, въедаясь в кожу и одеяния. Молоденькие служки, обряженные в небесно-голубые мантии с белоснежными нашивками, ловко сновали у стен, меняя оплывшие свечи и подчищая жертвенные чаши от слишком крупных подаяний. Кумиры смотрели на это со снисхождением: их задачею было бдение за душами прихожан, а не служителей.

По сути и сияние нисходящей благодати, и полные мудрости взгляды каменных святых, и сам птичий крик здесь были бутафорией, веками подаваемой наивному народу, нуждавшемуся не в правде иль утешении, а поводе снять с себя ответственность за тяготы жизни. Крик священной птицы, что приветствует восход солнца и разгоняет демонов тьмы, уже давно не издавался самими пернатыми вестниками Триликого, а был просто записан на запоминающий камень и с равным успехом мог приветствовать любой час дня и ночи, не боясь потревожить покой сиятельного жречества. И, право, стоит ли возиться с птичницей в центре Новокривья, когда без лишних затрат и усилий вместо слабых крупиц непостоянного солнца на головы страждущих в любую погоду могут литься щедрые потоки чародейских искр, а зачарованные кристаллы в глазах истуканов непременно довершат начатое. Уж кому как не госпоже Ризовой об этом знать: сама же подшивала договор на сотворение иллюзий в годовой отчёт.