Фестиваль

Колек судорожно сглотнул слюну и, быстро-быстро покивав кучерявой башкой с немытыми волосами в знак полного согласия, опять уставился преданными глазенками на Егора Даниловича. Бесхребетного подобное внимание распалило еще больше – он вдруг вскочил со стула во весь свой гигантский рост и, чуть не зацепив лысиной люстру из поддельного хантымансийского хрусталя, заорал на весь зал:

– Официант, халдейская твоя душа! Иди сюда! Водка у тебя – дерьмо! Неси французского коньяка… – он быстро опустился на стул и гораздо тише закончил мысль, – …исконному российскому писателю.

Махнув целый стакан, как всегда отдающего, по его мнению, клопами, «Мартеля», загундосил дальше:

– Короче, милый, работай. И не столько над романом, сколько над своим мировоззрением. Туман у тебя в башке. Каша. А как поумнеешь – приходи. И роман твой напечатаем, и в нашу патриотическую организацию запишем. – Егор Данилович весело подбросил блестящий брелок с голой негритянкой от новенького «Форда». – А сейчас иди – мне надо подумать.

По окончании бесхребетновского монолога начинающий Колек, быстро простившись, незаметно испарился, а к столику подошла официантка:

– Вам посчитать?

– Надо будет – позову! И не сметь больше без спросу прерывать… спокойное течение моих мыслей. Выпить хочешь?

– Нам с клиентами… того… запрещено.

– Какой я тебе клиент? Я – твой друг, товарищ и… брат. Или сват? Один хрен…

– Извините, я пойду. Мне работать надо.

– Я – твоя работа! Захочу – будешь стоять здесь до глубоких сумерек. А будешь вякать… – На слове «вякать» официантка обиделась и ушла.

Данилыч хотел было выругаться, но тут заметил аккуратно пробирающегося между столами в поисках свободного места поэта Евгения Файбышенко:

– Женя! Старый носатый кукабар! Плыви сюда!

Пока Файбышенко присаживался за стол, Егор Данилыч, чувствуя в груди щемящую тоску от выпитого, начал наступать:

– Женя, вот скажи… ты был более чем в ста странах мира. Почему? За чей счет ты ездил туда?

– За государственный.

– А почему? А потому, мил человек, что ты для советской власти всегда был своим парнем, хотя и часто любишь вспоминать свое полудиссидентское прошлое.

Файбышенко ухмыльнулся:

– Большинство так называемых диссидентов всю жизнь работали под контролем! А меня посылали в качестве поощрения и поддержки моего таланта. Ты же знаешь, настоящее творчество требует огромной концентрации. Чтобы получить признание, надо уметь соединять в себе талант и пробивную силу. Но это отнимает время и энергию для творчества, поэтому общество должно талантам периодически помогать.

– Ну да… Не упиваясь словесами, жизнь поучает нас опять. Талантам надо помогать, бездарности пробьются сами, – тягуче продекламировал Бесхребетный. – Это все верно, но ты ведь, Женя, всегда жил поверхностными политическими страстями, всю жизнь извивался вместе с эпохой. Ты всегда был искренним в своих заблуждениях. Парадоксально, но либералом ты стал после двадцатого съезда по зову сердца, получив указания из ЦК. И кто тебе сказал, что ты талантливый? Ты не поэт, ты – фельетонист… и перерожденец. Ты – проститутка, Женя. Хорошая, страстная, дорогая, три раза в день моющаяся проститутка.

Официантка принесла Файбышенко заказанные сто пятьдесят грамм коньяка в графине и два бутерброда с черной икрой. Поэт молча налил себе полную, до краев рюмку и выпил:

– Знаешь что, Егорушка, шел бы ты. Уж чья бы корова мычала. Это не ты ли стер до дыр свои именные энкавэдэшные галифе, просидев в различных президиумах без малого двадцать лет? Это не ты ли морочил все это время головы честным советским труженикам, издавая свою малограмотную белебердень из жизни сообразительных рабочих и образованных крестьян миллионными тиражами?

– А ты не вылезал из идеологического отдела Центрального Комитета партии на Старой площади! Мне потом кое-кто рассказывал, как тебя выпускали оттуда через черный ход.

– Ну и что? Давай… лучше выпьем… – Поэт опять наполнил свою рюмку.

– Давай… Чего, в принципе, нам делить?

– То, что еще не поделено! – раздухарился Файбышенко.

Приятели выпили коньяка, причем каждый своего.

– В политику не собираешься? – закусив бутербродом, спросил поэт.

– А зачем мне? Те, кто туда полез, типа режиссера Захара Маркова, – уже проиграли. Постоянно оставаться на виду можно только при поддержке властей, а у меня с нынешней шушерой идейные разногласия. А ты?

– Во всякой эволюции власти есть своя логика. В свое время девальвация веры в будущее лишила коммуняк реальной перспективы, а теоретический успех нынешних мудаков еще сыграет с ними злую шутку, потому то уже сейчас притупил их реакцию. Они уже не соображают, что делают. А ведь когда-то придется и отвечать.

– Женя, в подтверждение моей прежней мысли: ты говоришь не как поэт, а как один мой знакомый генерал с Лубянки. То, что я вожу с подобной публикой дружбу – это понятно, а вот то, что ты и он одинаково думаете. Это наводит на определенные размышления. У тебя в ЧК какое звание?

– И в ЧК, и в ЦК, и везде звание у меня одно – поэт!

– Да-а… Это, скорее, не звание, а кличка или, вернее, псевдоним секретного сотрудника!