Февраль – дорожки кривые

— Если б у нас разрешался детский труд… — гордо начал я.

— Знаю, знаю, — отмахнулся он, — ты б работал академиком! Давно хотел я с тобой поговорить откровенно. Как мужчина с мужчиной.

— Тогда скажи честно, — перехватил я вожжи, — ты что, так уж боишься своего Степанчикова?

Запрещенный прием, и я это знал.

— По-моему, ты боишься Степанчикова, — постарался свести он на шутку, — только не моего, а своего.

— Могу честно ответить… Честно — боюсь. А теперь ты ответишь?

— Понимаешь… — И он умолк.

— Значит… Значит, мы с тобой квиты. Но у меня-то хоть уважительная причина.

— Интересно какая.

— Я твой сын…

Не вышло у нас мужского разговора. Мужчин — не было.

И вот к чему все это привело. Ну, все-все, о чем я с самого начала рассказывал.

Мы с Колькой не иначе как на другой же день встретились. В детстве без друзей-приятелей дня не проживешь, не то что сейчас. Лучше или хуже становимся мы с годами? Приличные люди — явно хуже, плохие — внешне воспитанней. А!..

Колька все оправдывался, что рванул тогда когти с рынка. Если б, посуди, не удрал, продавщица и с него б кепку сорвала, как с грядки. Не один, а двое подзалетели бы — чего ж хорошего!

Действительно.

Мы сидели на скамейке у входа в Кольцовский сквер и решали, куда пойти: в цирк шапито пролезть или, как всегда, на реку сгонять. И тут перед нами возник Соколов. Один. Без никого. Искал ли он меня, караулил или случайно нарвался — не знаю. Скорее, случайно, летом все на улице: кого угодно неизвестно где встретишь.

— А ну, хромай отсюда, — угрожающе сказал он Кольке.

И Колька послушно похромал. Ведь не слабак — куда крепче меня. А кореша своего мигом бросил. Завтра опять скажет: ну, вдвоем подзалетели бы — чего ж хорошего!.. В одиночку он, может быть, и не сладил бы с Соколовым, но вдвоем мы бы ему не уступили. Да и не стал бы Соколов один связываться с двумя. Вот и взял Кольку на понт. Если б тот не ушел, Соколов побазарил бы для приличия и убрался восвояси. А собственно, чего обижаться на приятеля? Разве я сам не такой? Не уходил в кусты, когда кто-нибудь над Кривым измывался? Мы с ним тоже могли бы не раз за себя постоять, но…

Я думал: сейчас Соколов для начала как врежет! И уже руки наготове держал: не отбиваться, нет, — лицо закрыть.

А он деловито:

— Хиляем быстрей. Юрка на Вогрэсовском мосту ждет.

Я еще медлил, ища какой-нибудь лазейки отвертеться.

— Ну? Ну? — Приближался трамвай, Соколов подтолкнул меня, мы рванули и вскочили на подножку.

— А этот хмырь откуда? — спросил он лениво, без всякой угрозы.

— Колька? Из моей бывшей школы.

— Слышь, а ты тогда менту на нас ничего не наклепал? — как бы равнодушно сказал Соколов.

— Не стукач, — обиделся я.

— Я Юрке то ж самое сказал! Толян, говорю, не из тех. Понимает, когда разыгрывают. Нет, как она тебе пасть раскрыла: мои кро-о-шки! — захохотал он.

И мне теперь тоже стало смешно. Мы ехали и хохотали. Но все-таки было не по себе. Я на всякий случай посвистал своим жучатам и дал им обычный наказ…

— А о чем вы с ментом всю дорогу толковали?

Вон оно что! Я ему мигом подкинул наживочку:

— Так он же друг отца.

— …Твоего?

— Твоего, — усмехнулся я.

— Да-да-да. А я-то гляжу, чего он такой добрый! Трешник выложил, кепочку отряхнул. Теперь понятно, — озадачился Соколов. Он и не представлял себе, что можно сделать что-нибудь доброе просто так, задаром.

— А чего ж он к вам домой не зашел? — все-таки грызло его сомнение. Уж очень ему не хотелось, чтоб у меня был знакомый милиционер.

— Отец который день дежурит, — на мякине меня не проведешь.

Соколов недолго огорчался, он привык из всего извлекать пользу.

— Свой мент — это хорошо, — в конце концов изрек он. — Если вот заметут, ты пойдешь и попросишь: друг у меня, Леха, с первого класса дружим — запомни, с первого! — наговорили на него.

— Кто — наговорил? — прикинулся я.

— Ты что, придурок?! — привычно рассвирепел он. Но тут же тон изменил, с приятелем милиционера нужно говорить по-другому. — Мало ли кто… Это я тебе на всякий случай, если гореть буду.

— А-а, — понимающе протянул я. — Значит, после того, как тебя вдруг посадят?

— Тьфу ты… Не после, а до!! — проревел он. — До того!

Тут нас втащил с подножки кондуктор, и Соколов даже заплатил за меня, будущего избавителя, тридцать копеек.

Я вот вспоминаю его и все думаю, что с ним сталось. Или сидит, или временно на свободе. Ему на роду было написано. А может, тихо спился, глядя на своих деток — дебилов… А почему я ни разу не попросил всемогущих собачек, чтобы они навсегда разделались с моими мучителями — отправили бы их под трамвай, что ли? Тогда мне и в голову такое не приходило. Я почему-то чувствовал, даже знал, что жучата только на доброе способны: выручат, помогут, но ничего не станут делать во вред, особенно что-то злобное, страшное.

Так на чем я остановился?..

Перед рекой мы сошли. Тогда мост напротив Вогрэса понтонный был и трамваи на ту сторону не ходили. На ржавых понтонах обычно сидели рыболовы, ловили донками густеру.