Февраль – дорожки кривые

Странно как-то. Родители совершенно не знали, какая у нас жизнь. Ну, совершенно. Они то и дело подчеркивали, как все нам легко достается, какие мы благополучные. А вот они, дескать, такого хлебнули! Какого?.. Может, и они от нас скрывали? Да наверняка. И не в голоде, холоде дело. Голод с холодом мы тоже видали. А у взрослых… Вот в наш дом недавно ночью «воронок» приезжал, забрали соседа-учителя. Как я ни допытывался: за что? — отец только делал страшные глаза, а мать отрешенно сказала: «До войны приезжали чаще…» У взрослых были свои игры — в жизнь и смерть.

И не поверишь, решили мы с Кривым убить Степанчикова. Может, как-нибудь сумеем вдвоем… Сначала его, а потом, если нас не заметут, и Соколова. И так приятно было нам, слабакам, помечтать об этом!.. Возвращается Степанчиков поздно вечером, а мы поджидаем его во дворе — он жил на углу улицы Карла Маркса. Там был деревянный, с узорными наличниками, красивый дом-теремок, от воинской части. Двор освещался лишь одной лампочкой. Вывернуть ее, затаиться у парадного и… камнем по голове. А что, никто не узнает!

Или — подкараулить на лестнице, где спуск к реке, там он к какому-то дружку ходит. Протянуть проволоку поперек ступенек, а самим затаиться в густом бурьяне, слева и справа от лестницы. Всех людей пропускать, никто ничего не заметит — ну, лежит себе на ступеньке какая-то проволока, чего такого. А как только Степанчиков сбегать будет, резко ее натянуть — он вмиг кувыркнется и голову себе раскокает. Там к реке до-о-лго вниз лететь!

Дальше слушай…

Помечтали мы, помечтали и бросили. Но не позабыли. Во всяком случае — я. Кривой к тому времени был уже мне не помощник…

Потом-то оказалось, что сплеча и сгоряча ничего не решить. Жизнь мудрее.

Я продолжал ходить и бросать еду теперь уже второй собаке — черному Жуку, и не из корысти, а жалко… Он тоже стал тощим, как его пропавшая мать. Даже если б он мне и ни капли не помогал — а я до сих пор верю, все-таки было это, было! — я все равно бы его подкармливал. Ведь носил же я куски прежней собаке, когда еще и не думал о чем-то просить. И откуда я взял эти заклинания? Нарочно ведь не придумаешь. Словно свыше озарило…

А злосчастия продолжались. Вдобавок ко всему оказалось, мой отец служил под прямым началом Степанчикова-старшего. Даже смешно. Сын в подчинении у сына, отец — у отца.

Ничего плохого про того подполковника сказать не могу. Мужик как мужик. Я уверен, он ничего не знал. Это как мир и антимир. Со взрослыми мы жили в разных измерениях. Но иногда и от нас к ним проникали какие-то отзвуки. Эхо, да?..

Меня как-то здорово избили за красиво живешь, и мать неизвестно откуда пронюхала, что нашими пацанами заправляет Юрий Степанчиков. Думаю, Кривой сболтнул. Она вцепилась-таки в отца и заставила его пойти к подполковнику.

— Да плевать я хотела, что он твой начальник! — кричала она, смазывая мне йодом ссадины. — Я мужчина или ты?

Отец понял, что он. Взял меня за руку и, как я ни упирался, потащил за собой. И все допытывался по пути о подробностях.

— Подробности у меня на морде! Он хуже фашиста! — вырвался я наконец у самого дома Степанчиковых.

Мне даже самому стало интересно, чем это кончится. А вдруг?! Поэтому я не удрал и остался у ворот, а отец вошел во двор и скрылся в парадном.

Я ни о чем и просить моих собачек не стал. Я вдруг правда поверил, что отец за меня постоит. Пошел же! Честно или нечестно сюда ввязывать взрослых, важен результат. Поверит ведь отцу подполковник. Нет, не устоять тогда Юруне против двух офицеров. Теперь ему хана, он даже не сможет ни сегодня, ни завтра, никогда отомстить. Если сейчас и отбрешется, значит, потом, нате вам, с ходу все подтвердится, если он по злобе опять пацанов на меня натравит… Фиг вам, конец всем мытарствам! Захочу, расхрабрился я, и Витька под защиту возьму. Скажу: «У Кривого отец на фронте погиб, а теперь мой его в обиду не даст. Так, мол, и заявил при свидетелях: руки, ноги поотрываю тому, кто этого мальчика-инвалида тронет! Из школы вышибу, в колонию отправлю! Отец у меня такой: сказал — сделал. Съели?»

Как приятно быть великодушным…

Минут пять я послонялся у ворот, а потом присел на завалинку под окном. Из форточки внезапно долетел голос отца:

— …Конечно, чепуха… Да-да, товарищ подполковник… Так точно! Не к лицу нам в мальчишечьи дела встревать. Прошу прощения…

До чего ж я отца возненавидел в ту минуту. Наверно, он стоял ближе к окну, поэтому я только его голос и слышал. Знакомо незнакомый, почтительный, угодливый… Никогда я раньше не слышал, чтобы с кем-то он так разговаривал.

— …Есть, товарищ подполковник!.. Хи-хи-хи… Не было печали, зато теперь семьями познакомимся. Сейчас я его, обормота, кликну. Еще выдам за брехню…

Неужели это мой отец? Брехло, всегда меня так бодренько называл: «сыночек», «наследник», «смена». Что ж, пусть радуется: достойная смена растет.

Убежать?.. Но куда??

А самое подлое впереди. Мы вчетвером, я с отцом и Юрий со своим, пили чай в заставленной немецкой мебелью гостиной. И мне все казалось, что пью не из трофейной фарфоровой чашки, а из той каски.