Февраль - кривые дороги

Настя стояла в знакомой до мельчайших подробностей комнате, машинально уставив взгляд в окно, за которым продолжали падать редкие снежинки, медленно оседая на недавно расчищенные фонари заводской крыши, на снующие по двору электрокары с аккуратно поставленными друг на друга небольшими ящиками.

«Как он мог позвонить, зачем?.. — стучали в голове мысли. — Раз кончено, то кончено. Я не хочу начинать все сначала и ему не позволю!»

Г Л А В А III

Путь от завода до института на Тверском бульваре давно для Насти стал привычным. Она преодолевала его двумя трамваями: сначала ехала до переезда на пятьдесят первом, памятном ей еще с начала строительства завода, когда трамвай ходил по одноколейке, затем пересаживалась на шестнадцатый номер к Никитским воротам.

От Никитских ворот она шагала бульварами все прямо и прямо, еще издали высматривая, когда между деревьями покажется Пушкин с задумчиво склоненной головой, в сюртуке, со шляпой. Шла по той самой земле и мимо тех старинных особняков, где, очевидно, много раз ходил поэт — и в одиночку, и с друзьями, и в обществе нарядных дам.

Сегодня Настя проделала свой путь от завода к институту и, как всегда, по обыкновению зашла в читальню. Не заниматься, нет, она не делала даже попытки сосредоточиться, беспрестанно думая о том нежданно объявившемся человеке. Она не сомневалась, что и он сейчас думает о ней, не может не думать, раз позвонил сам, нарушив уговор.

...Уже продавали в цветочных киосках мимозу в тот март, когда она, студентка второго курса, впервые шла к нему в редакцию на улице Горького. Руководитель творческого семинара, их милый «А» в квадрате», как он назывался за глаза между студентами, будучи членом редколлегии журнала, подготовил ей эту встречу с главным редактором.

— Ступайте, Настя, он прочитал ваш рассказ и хочет говорить с вами!

«АА» объявил ей об этом за три дня. Целых три дня пытки, сомнений, надежд!

За зданием телеграфа на четырехэтажном доме небольшая внизу вывеска с названием «толстого» журнала. Сколько раз, случалось, Настя проходила мимо, читала примелькавшуюся вывеску, но ей и в голову не приходило, что настанет день, когда ее пригласит сюда сам главный редактор, и, кто знает, возможно, именно сегодня будет решаться ее дальнейшая творческая судьба!

Она решила воспользоваться советом мужа: остановиться на минуту и припомнить, кто она. Уважаемый человек на заводе — раз, привлекательная женщина — два, особенно в этом сером шерстяном платье с большими, витыми пуговицами от воротника до пояса, и, наконец, жена Героя Советского Союза.

А ну, берись за ручку, открывай дверь и, погасив волнение, шагай вперед!

Он поднялся ей навстречу из-за стола: высокий, стройный, темноволосый, с пробивающейся сединой на висках. Таким он помнился ей по портрету в своей последней книге. Извинился, схватившись было за пиджак, что висел на спинке стула, но так и не надел его, остался в белой рубашке с галстуком.

— Вот вы какая, Анастасия Воронцова, — пожимая ей руку, заговорил он. — Кстати, это ваша фамилия или псевдоним?

— Как вам сказать... по мужу у меня другая фамилия, но писать я решила под своей.

Он внимательно посмотрел на нее, спросил:

— А давно вы начали писать?

— Давно, Кирилл Иванович, со школьной скамьи, как говорится...

— Приятно, когда в литературу идут люди с жизненным и профессиональным опытом. Это чувствуется по вашему рассказу. Садитесь, пожалуйста!

Настя опустилась в мягкое кресло у большого письменного стола, заваленного рукописями. Где-то здесь, вероятно, лежал и ее рассказ.

Про сидящего перед ней человека она знала, что он-то выступил с первой, сразу прославившей его книгой, еще до тридцати. Разница между ними в двенадцать лет, а по положению — масштаб неизмеримый. Он автор многих романов, лауреат, депутат Верховного Совета.

Нет, она не завидовала, — смешно было бы, — но с невольным уважением приглядывалась к нему: везение или особая одаренность?

— Я прочитал ваш рассказ, не скрою, с удовольствием, — заговорил главный редактор. — Вы на верном пути. И знаете почему? У вас есть своя, рабочая тема. Поведайте-ка мне коротенько о себе, — попросил он.

Настя ощутила, как румянец радостного оживления медленно заливает ей лицо. Она выпрямилась в кресле, помня о дурной привычке несколько сутулиться.

В какой-то миг Насте показалось, что он с одобрением принимает все, что она рассказывает о себе. Когда она дошла до работы в редакции, куда по рекомендации парткома была переведена из цеха, он перебил ее:

— Вам нравится сотрудничать в многотиражке?

— Нравится. Теперь я как бы обозреваю завод сверху и, разумеется, продолжаю бывать внизу, в цехах.

Кирилл Иванович, приподняв брови, улыбнулся:

— Хорошо ответили и верно! Только вот как будет у вас со временем? Работать, учиться и писать...

— Пока выкручиваюсь.

— Пока! — многозначительно повторил он, затем, помолчав, спросил: — Признайтесь, с каким самым главным желанием вы шли сюда, ко мне?

Настя опустила глаза — не от смущения, от досады. Выпытывает, словно девочку, и это с его-то проницательностью! Сам ведь был когда-то в ее положении.