Но Насте тогда было все равно, куда ехать и что будет с нею дальше, она словно окаменела от горя, проводив со свекровью в Тамбов годовалого сына Леньку и распрощавшись с мужем у дверей военкомата. Кругом громко причитали женщины, обнимая и целуя своих мужчин, просили беречь себя, а она только и могла, что смотреть на своего голубоглазого Васю, такого отчужденно-непривычного в солдатской шинели, да держать его загрубелую от напильника руку. Стиснуло что-то в горле, и только, а из сухих глаз не выкатилось ни слезинки. Они и поцеловались кое-как, ткнув друг друга затверделыми губами.
Этот их горький поцелуй долго потом преследовал Настю, будил ее по ночам на жестком топчане среди таких же, как она, беспокойно спящих усталых подруг, многие из которых уже ходили во вдовах.
Настя с Клавой — жены фронтовиков — жили в эвакуации как сестры: паек по карточкам шел в общий котел, с обувью, с одеждой тоже не считались. Письма мужей с фронта прочитывались друг другу вслух.
Будучи к тому времени слесарями со стажем, они работали в ремонтно-механическом цехе, от которого в прямой зависимости находился весь станочный парк завода. Станки, как и обслуживающие их люди, не знавшие передышки, тянули из последних сил. Если случалась поломка, то серьезная, цеховой механик сразу бежал к ним — ремонтникам.
Клава встречала его неласково — работы невпроворот, а тут еще подваливают!
— А сам-то ты на что? — сердито спрашивала она механика, хотя отлично понимала всю бесполезность своего раздражения. Но, как догадывалась Настя, ей доставляло удовольствие помытарить просителя, особенно если это был мужчина. «Смотри, Настя, к бедным бабенкам на поклон пожаловал!» — язвительно прибавляла она, явно распираемая хвастливостью, ибо портреты «бедных бабенок» — лучших слесарей-ремонтников — не сходили с доски Почета.
Свободное время, как ни редко выпадало оно, подруги тоже проводили вместе. Из шумливого общежития они уходили в читальню, и там каждая занималась своим делом. Настя сочиняла очередную заметку для многотиражки, Клава писала письма мужу, родителям. Лицо ее становилось то задумчиво-строгим, то растроганно-нежным. Губы иногда шевелились, повторяя написанное.
Настя в такие минуты не решалась заговаривать с подругой. Сама она могла писать письма только по ночам, когда все спали. Тогда легче было переноситься то в незнакомый город к своему мальчику, где протекали его детские годы, то попадать к мужу на фронт в суровую тесноту танка или, потеряв контроль над своим воображением, вдруг внезапно оказаться в самой гуще танковой атаки, все подминающей на своем пути.
Но нельзя было, невозможно касаться этого даже в воображении... Она немедленно приказывала себе переключить мысли на дом, представить уютный теплый флигелек среди зимнего сада или летом, с окнами, открытыми в благоухающие кусты сирени с непросохшими от росы сизо-фиолетовыми гроздьями...
Флигелек их цел, ухожен, в нем живут родные люди, не подверженные опасностям войны, ведь Москва давно уже стала глубоким тыловым городом, а от редких атак с воздуха столица научилась хорошо защищаться... Имелся такой райский уголок в Настиной душе и, что прекраснее всего, воочию существовал на земле!..
Флигелек семьи Майоровых, Настя знала об этом от Василия, служил когда-то подсобным помещением для состоятельных московских людей, которые могли себе позволить иметь дачу в Сокольниках, на одной из живописных просек.
После революции новые жильцы приспособили дачи под все сезоны года, а в подсобном помещении держали разный скарб, дровишки, пока хозяйственный кузнец, ютившийся в полуподвальной комнатушке, не высмотрел его. Это и был отец ее Василия.
Получить разрешение у местного начальства на право переделки нежилого помещения в жилое не составляло больших хлопот, а вот с какого боку подступиться к делу, кузнец не знал. Жена посоветовала поклониться многочисленной деревенской родне.
— Не на баловство просим, сообразят небось, как хорошо иметь в столице пристанище!
Родня покряхтела, но дала. От гостей отбою не было: одни спали и видели себя студентами рабфаков, другие были не прочь рассмотреть на досуге все достопримечательности златоглавой.
Флигелек в три комнаты получился на славу; ростом невысок, но окна по-городскому большие, широкие, гостеприимно глядели в палисадник с сиреневыми кустами.
Семья зажила в свое удовольствие, особенно когда расплатилась с долгами.
Флигелек держали в исправности, и снаружи и внутри все покрашено, оклеено. Чисто намытые полы устланы домоткаными в синюю полоску половиками.
Разразившаяся война погрозила было флигельку запустением, да по зову дочери приехала из подмосковного городка Ксения Николаевна и поселилась в нем полновластной хозяйкой.