Февраль: Роман-хроника в документах и монологах

Петр Антонович Залуцкий, 30 лет, рабочий, в 1905 году примыкал к эсерам-максималистам, с 1907 года — большевик, арестовывался, ссылался, с 1916 года — член Исполнительной комиссии ПК и Русского бюро ЦК. После Октября — на партийной и хозяйственной работе. В 30-е годы репрессирован. Реабилитирован посмертно.

ЗАЛУЦКИЙ. Поздно вечером, совершенно измотанный, пришел на квартиру Дмитрия Павлова. Там уже собрались члены ПК, избежавшие ареста, и несколько человек от районов. Все сидели мрачные, не притрагиваясь ни к самовару, ни к бутылкам, которые для пущей конспирации были выставлены на столе. Вслед за мной явился Озол — в синих очках и богатой шубе... В городе на каждом шагу шпики, пояснил он, и только благодаря такой внешности сумел уйти от хвоста. Последним пришел Шляпников, мрачный и продрогший.

— Однако поменьше нас стало,— буркнул он, наливая кипяток из самовара и оглядывая собравшихся.— Утренние аресты говорят о том, что есть провокаторская рука...

— Сейчас нет времени на догадки и поиски,— перебил его Озол.— Надо немедленно решать, что делать завтра.

К Озолу я испытывал какое-то двойственное чувство. Во всяком случае, несмотря на все его попытки, на личное сближение не шел. А тут еще меня стали просто раздражать его синие очки, за которыми не видно глаз... Но вопрос он поставил правильно — главный вопрос. Судя по всему, его обсуждали и до моего прихода. Во всяком случае, я понял, что Шутко ответил не только от себя.

— День показал, что силы слишком неравны.— Кирилл говорил решительно, но было заметно, как нервничает он.— С этим надо считаться... Солдат раскачать не удалось...

— А ты видел их лица? — вмешался Коряков, должно быть продолжая спор.

— Я видел, как они стреляли... В центр подтянули артиллерию... Демонстрацию утопят в крови... Положим лучших людей, деморализуем рабочих, а это самое страшное... Потом долго не поднимем.

Озол решительно поддерживает Шутко. Он тоже мотивирует кровью и невинными жертвами. Остальные молчат, думают... все понимают, какая ответственность. Тяжелым камнем лежит она и на мне... Был бы сейчас Ленин... Последний раз видел его в Праге, на конференции, пять лет назад... Говорили много... вот так— голова к голове. А теперь... далеко до Цюриха. Своей головой решать надо...

Молчание нарушил Свешников, который, как он сказал, пришел прямо из заводских казарм. По его мнению, боевого настроения расстрел не уничтожил. Испугавшихся мало... Мои наблюдения совпали, и нас поддержали еще несколько человек. Они тоже полагали, что большинство рабочих за то, чтоб завтра вновь выступить и посчитаться...

— Завтра все равно выйдут... И никто не остановит... Даже если решим сворачивать, ничего не получится... Как будто под пулями сил и злобы набрались... решительности... Особенно молодые...

Больше других горячился Коряков:

— Я по себе чувствовал... Как все по сторонам кинутся, так и хочется на середину под пули выскочить... И не азарт это, не кураж...

— Смерти, что ли, перестали бояться? — спросил Шляпников.

Коряков, не любивший его иронического тона, ответил не сразу.

— Да нет... Смерть — она разная бывает...

— На миру и смерть красна? — переспросил я.

Коряков, видимо решив, что ему не верят, опять погорячился:

— Да вы что? Сегодня разогнали? Шутишь! Убили, может, сто или двести, а нас тыщи! Мосты разведут? А нам мосты не нужны! По льду пройдем! С Сестрорецка наши придут, там тоже бастуют! Со всей Руси придут, если дело серьезно завяжем. У них сила, и у нас тоже сила! Посмотрим, что завтра будет! Завтра миллион народу будет, а их — шиш с маслом!

Все невольно рассмеялись. Никто из нас не знал тогда, что жить парню оставалось лишь полдня. Я даже подумал потом: не мы ли его ненароком подтолкнули? Да нет, он всегда лез в пекло поперед батьки...

— Так какой же вывод сделаем? — спросил я.— Есть у рабочих решимость бороться до конца?

— Да,— ответили все дружно.

— Все так считают?

Никто не возразил.

— Значит, нет у нас права останавливаться... Такая у нас профессия: первыми идти на баррикады и последними уходить. А революции без крови не бывает.

— Если решили идти до конца,— подал голос молчавший все время Иван Чугурин,— то давайте оружие.

У него со Шляпниковым на эту тему уже давно шел спор.

— А ты гарантируешь,— резко ответил Шляпников,— что не начнут по солдатам палить? Сейчас выстрел по солдату хуже всякой провокации. Не револьвер решает дело. С ним против пушек и пулеметов не пойдешь. Надо привлечь солдат, тогда и оружие будет.