Февраль (СИ)

Я приготовилась к очередной атаке Вермаллен, в глубине души уже даже будучи не против, чтобы графиня свернула мне шею, раз я всё равно не могу сопротивляться. Всё лучше, чем общество Эрнеста! Но это оказалась вовсе не убитая горем мать, а Жан Робер, полюбившийся мне черноволосый здоровяк, помощник де Бриньона.

– Комиссар? – Громким шёпотом позвал он с порога. Уж не знаю, что случилось, но паренёк был, похоже, абсолютно счастлив. – Я не помешал?

Да нет, что вы! Проходите, располагайтесь! И позовите остальных! Давайте всех мужчин из отеля соберём у постели безотказной Жозефины! А то и в самой постели. В самом деле, а почему нет?!

– Что ещё случилось, чёрт возьми? – Устало спросил Эрнест, уже собираясь подняться и выйти в коридор, чтобы поговорить с Жаном там, и не компрометировать меня этим визитом.

Но Жан был так счастлив, что не мог сдержать своих эмоций, своего восторга. И, не дождавшись беседы тет-а-тет, прямо с порога объявил:

– Это всё-таки Февраль! Это он убил Габриэллу Вермаллен! Я нашёл цветок, когда детально осматривал постель, где её задушили! Он случайно провалился в пододеяльник, поэтому мы его не сразу нашли! Такой маленький, хрупкий ландыш…

XV

Ландыш.

У меня мурашки по коже побежали после этих слов. Первой моей мыслью было то, что Эрнест не ошибся, когда сравнивал меня с Февралем. Мы с ним явно на одной волне, и это пугало меня до жути.

Второй моей мыслью стала старая поговорка о том, что молчание – золото. Господи, как же хорошо, что у меня хватило ума не говорить о том, что Габриэлле Вермаллен подошёл бы ландыш! Как же здорово, что я-то, в отличие от Лассарда с Габриелем, оставила свои мысли при себе!

Третья моя мысль, ровно как и все последующие, была о самом Габриеле.

Господи, он пропал! Теперь уж точно. Он признался в убийстве Габриэллы, но неожиданно выяснилось, что Габриэллу задушил всё-таки Февраль, стало быть, Габриель Гранье и есть знаменитый маньяк-убийца! Его казнят. Парижские власти, гонявшиеся за Февралем целый год, так просто ему это не оставят.

Но он же не убивал никого, не убивал! Господи, как доказать это?! И, в первую очередь, кому это доказать? Де Бриньону? Не сомневаюсь, он и так об этом знает, без моих призывов к благоразумию, слёзных уговоров одуматься и оставить Габриеля в покое. Он прекрасно знает, что Габриель всего лишь прикрывал меня, благородно взяв на себя убийство Габриэллы, которое никак не мог совершить, потому что был со мной всё это время!

Но вряд ли Эрнест станет что-то предпринимать, учитывая всё то, о чём он тут распинался предыдущие полчаса. Спасать моего любовника?! Зачем ему это, право? Поэтичные и благородные порывы, как в книгах, нечто вроде: «Я люблю тебя, Жозефина, и отпускаю – раз ты не можешь быть счастлива со мной, то будь счастлива с ним, ведь для меня достаточно того, чтобы у тебя всё было в порядке!» здесь не сработали бы. Не с Эрнестом. С кем угодно, но только не с ним.

Боюсь, что этот-то станет за меня бороться до последнего!

И не отступится, пока не получит своего.

И поэтому, когда за Робером закрылась дверь, я сказала без лишних вступлений:

– Я согласна стать твоей любовницей, если ты отпустишь Габриеля.

В номере моём повисла оглушающая тишина. Я начала задыхаться, сама не знаю, из-за чего. Простуда, о которой говорила Франсуаза, вероятно, являлась лишь одной из причин. А ещё мне не понравился взгляд Эрнеста, совсем не понравился. Нет, не в том смысле, что он опять смотрел похотливо, и собирался сказать: «О, здорово, так давай же начнём прямо сейчас, Жозефина!»

Как раз наоборот.

– О, боже мой, – только и сказал де Бриньон, качая головой.

Я упрямо не понимала его смятения и недовольства, и продолжила, вспоминая нашу вполне сносную и честную сделку с Дэвидом:

– Что ты хочешь? Ночь? Две, три? Год? До бесконечности, пока не надоем тебе? Я согласна на что угодно, Эрнест, только отпусти его! Он же не виноват ни в чём, господи, он делал это ради меня!

В другой ситуации я бы сказочно обрадовалась, что де Бриньона удалось пронять. Но не в этой. Сейчас я даже как-то расстроилась, когда он резко поднялся на ноги, едва не опрокинув мой пуфик при этом. Я поняла, что сделка наша не состоится.

Что же это, я – недостаточно хороша для него? Напрасно он так думал. За семь лет брака с Рене я научилась многим премудростям, и, несомненно, могла бы доставить этому ублюдку такое удовольствие, о котором он и не мечтал.

Зря он отказался.

– Ты так ничего и не поняла, – сказал мне де Бриньон на прощанье, и вышел, громко хлопнув дверью.

Понятия не имею, что я там должна была понять! Поджав губы, я скрестила руки на груди, и стала растерянно смотреть в стену.

Ладно, хорошо. Я солгала. Я прекрасно поняла, что означали его последние слова. Я просто не хотела в них верить. И не поверила бы ни за что на свете, не такой же я была идиоткой?