Февраль (СИ)

– Ты, должно быть, выбросила ту фиалку, что я подарил тебе вчера? – Голос Габриеля заставил меня вздрогнуть. Я посмотрела на него, будто застигнутая врасплох за чем-то постыдным, и не нашлась, что ответить. Выбросила?! Вовсе нет! Я поставила её в воду, использовав вместо вазы стакан – один из тех, что стояли рядом с графином на подносе. А надо было выбросить! Глупая, сентиментальная Жозефина!

Не дождавшись ответа, Гранье с грустью покачал головой, и поднялся из-за стола.

– Прошу меня извинить!

И ушёл.

И плевать он хотел на Габриэллу, глядевшую с открытым ртом ему вслед.

Господи, ну зачем он так? Ещё обиженного из себя строит, будто я перед ним в чём-то виновата!

– Иди за ним, – тихо сказала мне Франсуаза. Тихо, но твёрдо.

Никуда я не пойду! Ещё чего не хватало! Только успокоилась, еле-еле успокоилась за целую ночь, и вот, пожалуйста, опять! Нет уж! Пусть уходит, пусть катится ко всем чертям, и не пристаёт ко мне с дурацкими вопросами! Всё кончено! Всё кончилось, не успев начаться, и слава богу, что так! Я была почти счастлива, что не успела влюбиться в него по-настоящему.

– А я терпеть не могу фиалки, – сказал Эрикссон, жаждущий уколоть Фальконе побольнее.

– А я просто обожаю! – Воскликнул Лассард, да с такой пылкостью, что я слегка удивилась.

– В таком случае, я приглашаю вас погостить в моём замке в Турине! – Рассмеялась мадам Соколица, а Лассард весело закивал, будто и впрямь хотел поехать. – Да что уж там, приезжайте все! Огромный каменный исполин в девять этажей, места хватит!

– Сохрани господь, – пробормотал доктор Эрикссон, вроде бы, себе под нос, но его, тем не менее, услышали все. Фальконе не обиделась, и, сверкнув глазами, принялась доказывать нам, как чудесно живётся в туринском предместье.

Я попросила извинения и поднялась из-за стола, за мной последовали Томас и Нана, и русский журналист. Уходя, он опять странно посмотрел на Соколицу, но Фальконе вроде как не заметила его взгляда, или сделала вид, что не заметила.

Оказаться рядом с четой Хэдинов, да ещё и вдали от посторонних глаз, для меня было большой удачей. Об этом я мечтала со вчерашнего вечера, в чём и призналась Томасу, перехватив его у лестницы.

– Я тут вот что подумала, – сказала я, заметив его живейшую заинтересованность, – вчера за разговором упомянули, что Селина возвращалась в отель, когда на неё напал убийца, но отель ведь в другой стороне! Мистер Хэдин, вы лучше других знаете окрестные места, скажите – что там, по ту сторону реки?

Куда, чёрт возьми, она могла так спешить, что позабыла про шляпку и про всё на свете?!

– Посёлок, церковь, сельская ярмарка, – принялся перечислять Томас, озадачившись вместе со мной. – Железнодорожная станция, но до неё довольно долго идти пешком. Дорога… дорога к городу! Сельский люд часто добирается туда на попутках, это экономит время.

– Подожди-подожди, ты кое-что упустил, – голос русского журналиста меня не на шутку встревожил – я видела, что он выходил вместе с нами, но понятия не имела, что он бессовестно слушал всё то, о чём мы говорили. Что им двигало: профессиональное любопытство или нечто другое? – В лесу, по дороге к посёлку, ещё до спуска на проезжую часть, стоит большой двухэтажный дом.

– Ах, да, – спохватился Томас, и порадовал нас своими исключительным знаниями местной истории: – Раньше там жил местный лесничий, старый немец по фамилии Фессельбаум!

Так вот куда так торопилась Селина!

Оставалось выяснить: зачем? Но прежде, раз и навсегда уяснить для себя, чёрт возьми, Фриц он всё-таки или Ганс?

XVIII

– Она была моей родной племянницей, мистер Хэдин, – без малейших колебаний сказал метрдотель, когда Томас спросил его о Селине. – Дочерью моей покойной сестры и единственной моей родной душенькой на всём белом свете!

Не врёт. Я вглядывалась в его лицо (симпатичное, между прочим, лицо, особенно для тех, кто с ума сходит от типично немецких скул и квадратного подбородка!) – вглядывалась, и не находила ни единых признаков фальши. Скорбь его была искренней и неподдельной. Ганс Фессельбаум Селину точно не убивал. Что, наверное, нетрудно проверить – если бы он отлучился со своего места в разгар дня, кто-то, непременно, заметил бы это.

– И жила она вместе с вами, в этом самом доме? – Продолжал Томас.

– Со мной, и с четой Шуц, это кухарка при отеле и лакей в салоне номер один, они снимают у меня половину дома. Для нас с Селиной он был слишком велик, а для меня одного теперь и подавно…

– Вы знаете, зачем она так спешила? – Вступила в беседу я.

– Спешила? – Уцепился за мою фразу Арсен. – С чего вы взяли, что она куда-то спешила?

Да не перебивай ты меня, неугомонный русский! Неужели мама не учила тебя, что невежливо влезать в разговор других людей?!