Февраль (СИ)

Юрий покосился на старика с некоторым раздражением. Но он, упорно не замечая недовольств, чуть подхватив его за локоть, подтолкнул к скамейке. Причудно-витиеватая, выполненная, наверное, искусным мастером, она, каким-то чудом уцелевшая здесь после стольких бомбежек, стояла на обочине растерзанной улице одиноко и с вызывающим призывом, что во всем есть доля надежды.

-- Вы, молодой человек, слышали ли когда-нибудь о Лампинии? - Спросил он, усаживаясь и стряхивая налипший снег с полы своего хорошего драпового пальто, несколько странно выглядевшего здесь посреди разрушений и голода. Юрий не удосужился ответить, но подчиняясь жесту старика, присел рядом.

- Я вам расскажу, молодой человек, - продолжал Макар Александрович, а Юрий отметил про себя, что голос у собеседника все таки неприятный, режуще-противный, - расскажу...

В небе из-за скопища серых тяжелых облаков неожиданно брызнуло солнце, такое редкое для этих мест и времени, пробежало ослепляющими тоненькими дорожками по грязному изрытому снегу, трамвайному пути с выбоиной рельс, по одеждам и лицам редких прохожих, заставив идущих остановиться и, сощурившись, взглянуть вверх. Юрий позже прищурился и проследил за дорожками, как они, играя, пробежали, спрятались и выпрыгнули с новой силой и задорам. Но потом вспохватился ветер, подул, опомнившись, и облака, собравшись в кучки, на перегонки бросились закрывать пробивающиеся веселые дорожки. Юрий увлекся этой игрой пасмурности и света, перестав слушать старика и уловил звук его слов только когда улица вновь погрузилась в серость.

-....она ведь далеко, говорят одни, - донеслось до Юрия, - а другие, наоборот, утверждают, что очень даже рядом. Всего было в этой стране в старые времена, и товаров, и еды, но без изобилия. День там сменяла ночь, а зиму - лето, как и всюду. Только вот люди жили внешними чувствами и желаниями. Что такое внешнее чувство, спросите вы меня, молодой человек. Расскажу на примере. Один достаточно успешный и милый человек Лампинии, прохаживаясь по торговым рядам, вдруг стал замечать, что у одного товар лежит так неудобно - потянешься за яблоком и можешь уронить горки груш, если чуть рука дернется. У второго, отмечал он, немного попортились головки сыра, а он их не убирает, так они и лежат на прилавке. А в конце торгового ряда дворник метет мусор, пыль летит на разложенный товар. И так этому человеку всё не понравилось, так вызвало раздражение увиденное, что стал он об этом думать и думать, и думать. И забыл он о своей лавке сладостей, где, оставленные без должного присмотра, подтаяли шоколадные мишки, которых никто не убрал в тень от лучей выглянувшего солнца, на сахарные пряники прилетели мухи. А этот милый человек все думал, как же торговцы могут так беспечно относиться к своему товару и покупателям. Между тем, дворник, завершив работу, ушел, у торговца сыром фермер купил подпортившийся товар по низкой цене для приготовления отравы для крыс на своей ферме, а горки груш, которые всё-таки упали, как и предполагал неравнодушный человек, были продавцом сложены обратно и ждали момента рассыпаться вновь от неуклюжего движения. Так шла жизнь.

Юрий слушал. Голос старика перестал раздражать его, он уже не зацикливал свое внимание на этом, он растворился в рассказываемой истории, словно сам шагал по этим торговым рядам и видел сочные груши и переживал, что сыр немного начал протухать.

- И так там жили все. Портной видел огрехи соседа в одежде, возмущался, что не согласуется гамма цветов. Повар, прогуливаясь по городу, заходил в яркие зазывающие кафе и причитал, что в его блюдо не доложили масла. Пахарь винил соседа и погоду, врач - пациента, а пациент - врача. Но никто из них никогда не думал вдруг этим же своим взглядом посмотреть не вокруг, а внутрь. У соседа по лавке некрасиво сложены груши, а у тебя - мухи по товару летают. Но некогда думать о своей душе, когда кругом какие - либо несправедливости или некрасивости творятся.

Макар Александрович помолчал, продолжил:

- Исструхла Лампиния. Пока там все за внешней красивостью и правдой гнались, души тихонько покрывала плесень, но этого в суматохе и делах никто не замечал. Людям было не до души.

- И? - в какой-то прострации спросил Юрий, будто требуя продолжения или разьяснения прозвучавшей истории.

- Что "и"? - вздохнул Макар Александрович, - нет никакого "и", есть съевшие себя изнутри души...

Потом он вынул из нагрудного кармана маленькую стеклянную бутылочку и протянул своему притихшему слушателю.

- За что? - Удивленно спросил Юрий.

- За тех трех детей, - отозвался Макар Александрович так естественно, как будто они вместе тогда стояли, выменивая хлеб и отдавая его женщине на санях. Юрий даже немного вздрогнул от соприкосновения с чем-то неясным, вновь, как и его попадание сюда, неподдающегося объяснениям.