Февраль (СИ)

Протянул руку, принимая драгоценный подарок. В бутылке была какая-то белая жидкость. Он открутил крышку, и, наклонившись, понюхал содержимое. Молоко. Это было удивительно, но пахло парным молоком. Юрий помнил этот запах, от которого он в деревне у бабушки, куда ездили летом с матерью в его школьную бытность, морщил нос. Бабушка по папиной линии, пережив военное детство в Ставропольском крае, считала, что дает внуку почти самое ценное - поила его по утрам парным молоком с домашним хлебом, а внук только отворачивался. Его попросту мутило от этого запаха. Бабуля такое отношение к продуктам и своему труду понять не могла и обижалась, а маленький Юрий думал только о том, когда домой. Вообщем запах он этот знал с детства и не любил.

Но сейчас в страшном городе Юрий припал к бутылке и пил, пил молоко, всё залпом. Всё, до последней капли. По телу пробежало чувство блаженства. Юрий опустил бутылку, повернулся, намереваясь поблагодарить Макара Александровича, но его нигде не было: ни на лавочке, ни где-либо вокруг, и даже следов на заснеженной лавке не было, словно никто рядом только что не сидел.

Глава 2.

Глава 2.

Серый снег, серый день, серый город, вся жизнь серая. Ощущение, что он никогда отсюда не выберется. Юрий первый раз за последнее время подумал о той далёкой, оставшейся где-то в недосягаемом времени школе и её обитателях без злобы и негатива. А ведь он мог там сделать своё маленькое дело, пусть не великое и броское, но нужное для строительства всеобщего исторического фундамента. Мог бы… Но почему-то бездумно отправлял дни в пустоту. Почему он думает об этом сейчас? Мог бы… Мелькнула мысль. Юрий круто развернулся и зашагал вверх по улице полный решимости. Не было в нём в этот миг никакого максимализма и геройства, не шёл он спасать планету, обуреваемый великими делами и деля мир на чёрное и белое. Нет. Он просто шёл сдавать кровь. Делать то, что пока может. Это было маленькое, мизерное дело, но нужное и выполнимое.

А с огромным миром в конечном итоге ничего не происходило, он просто был, независимо от наших переживаний и боли. Просыпались ли мы утром с осознанием, что жизнь хороша, или кричали в небо забрать нас – это ничего не меняло в общем мироздании.

Здание с забитыми окнами встретило его уже более радостно, чем в первый раз, то есть уже чувствовалось что-то не совсем чужое. И Юрий уверено зашел внутрь, сразу направился в глубь коридора к небольшой двухстворчатой двери. Тоненькая шустрая Лидия, спускаясь по лестнице, увидела его.

- Вы что-то хотели? - Остановила она его

Юрий обернулся.

- А, это вы! - Узнала Юрия, - Что- нибудь оставили, талоны потеряли, что? - Спрашивала Лидия.

Он отрицательно помотал головой:

- Нет. Я хочу, чтобы вы вяли у меня кровь.

Лидия мягко попыталась отказать:

- Что вы, не положено. Вы утром сдавали. Сейчас проходите недель через пять-семь, раньше никак нельзя.

Но Юрий настаивал:

- Через пять недель я уже и сдохнуть здесь могу, берите сейчас.

И про себя: "Должна же быть от меня какая-то польза".

Он снял тулуп, шапку сунул в рукав и уверенно пошел в кабинет.

-Стойте! - Закричала Лидия, бросаясь за ним.

На крик появилась врач, неизменно строгая, и в своих изящных очёчках.

-Что происходит? - Спросила она и бесцеремонно к Юрию, - покиньте здание, не нужно здесь наводить свои порядки....

- Он кровь пришел сдавать. А утром ведь сдавал. Не положено так, Татьяна Макаровна! - Затароторила Лидия.

Но Юрий, не слушая и не подчиняясь им, зашёл уже в кабинет и улёгся на кушетку:

- Берите кровь. Я никуда не уйду, пока вы не возьмете, - заявил он вошедшим следом за ним женщинам.

- Гражданин! Юрий! - Попыталась Лидия возражать, но Татьяна Макаровна сделала ей знак рукой: приступай к своей работе.

Юрий приподнялся на кушетке и, не сбавляя высоты голоса, проговорил:

- Двойную норму!

Жалеть себя, на что-то надеяться, думать о каких-то граммах крови сейчас, когда вся его помощь своей стране и истории может состоять только вот в этих граммах, было как-то мелочно, посчитал он.

На этот возглас даже Татьяна Макаровна хотела возмутиться, но неугомонный донор так свирепо - решительно сверкнул взглядом, она махнула Лидии и вышла.

По тоненькой трубочке стекали бардовые капли. Кругом тишина. Юрий повернул голову и следил, как капли тягуче, неуверенно ползли по стенкам трубки, потом решительнее, смелее, и думал: какой всё-таки театр наша жизнь. Ведь все пьесы давно написаны. И мы даже их знаем от начала и до конца. И ведь все они практически одинаковы: рождение, детство и взросление, смерть. И никому не дано переиграть или поспорить с этим неизвестным и великим сценаристом, и никому еще не удавалось переписать начало и конец пьесы. А раз так - важно ли, что там будет между этими двумя действами? И отвечал себе: важно, еще как важно, ведь это единственно, что ты сам можешь написать на пока еще пустых листах.