Февраль

– Мог, – не стал спорить комиссар. – Но я уверен, что он не ошибся. Взгляните-ка на это!

Думаю, это он не мне, а Эрнесту сказал. Поэтому не стала поворачиваться, продолжая бессмысленно созерцать высоченную фигуру Жана, бродящего вокруг примятой травы.

– Клеймо дома Бушерон, – произнесла я, всё так же обнимая себя за плечи. – Изделие довольно старое, если судить по оттиску. Завитки идут снизу вверх, левая часть загнута к середине. Такие изготовляли для магазина в Пале Рояль. Позже, когда торговый дом переехал на Вандомскую площадь, вензеля стали чертить сверху вниз. Это было в начале девяностых, стало быть, человек, который нам нужен, наверняка старше тридцати пяти, или даже сорока.

На очередной взгляд Эрнеста, преисполненный восхищения и удивления, я не обратила внимания. Ровно до того момента, когда он не снял с себя свой мундир, и не накинул его на мои плечи. Видимо, он устал наблюдать за тем, как я дрожу, и решил принять меры, экое благородство! Меня до такой степени возмутил этот жест, что я и не нашлась, какую гадость сказать в ответ. Просто резко повернулась в его сторону, во все глаза глядя на него, а он, как ни в чём не бывало, подошёл к Витгену. Тактичный швейцарец сделал вид, что не заметил этой трогательной сценки, и, ткнув пальцем в запонку, сказал:

– Вы совершенно правы, мадам! Ему около сорока пяти сейчас, если быть точнее.

– Что?! – Я обернулась к Витгену, вынужденная придержать тяжёлый мундир на своих плечах, чтобы он не свалился в мокрую траву. Он пах Эрнестом. Такой родной, пьянящий запах, он кружил мне голову, пробуждая в памяти то, что я изо всех сил старалась забыть. – Так вы знаете, кто это?!

Сорок пять лет…? Неужели Эрикссон?

– Виноградная гроздь на рисунке, видите? – Комиссар, обрадованный своей догадкой, подошёл ко мне, будто уже и позабыв, что это меня он считал убийцей каких-то пару дней назад. – Вот, вот здесь, на лицевой стороне.

Вижу. Я её сразу заметила, ещё тогда, в домике. И что дальше? Это тоже клеймо какого-то ювелирного дома, мне неизвестного?

– Это герб мсье де Вино, французского посла в Швейцарии, – пояснил Витген, самодовольно улыбаясь под нашими с Эрнестом заинтересованными взглядами. – Я работал у него некоторое время в службе безопасности, до тех пор, пока не перевёлся в бернскую полицию.

– А разве мсье де Вино числится среди отдыхающих в «Коффине»? – Всё ещё не понимая радости комиссара, спросила я. С Себастьяном де Вино я была шапочно знакома, и наверняка узнала бы его, окажись он среди постояльцев. – Разве мы с Гранье не единственные французы в отеле, попавшие сюда в порядке исключения?

– Мсье де Вино, к сожалению, умер не так давно, – сказал мне комиссар. – Не смог пережить преждевременную гибель своей дочери, мадемуазель Офелии.

Так-так, знакомое имя, шекспировское. Я вскинула голову, поглядела на Эрнеста, а тот коротко кивнул – то ли мне, то ли самому Витгену.

– Офелия де Вино, вторая жертва Февраля, – сказал он.

– Это он, – с усмешкой произнёс Витген, и покачал головой. – Это точно он, чёртов ублюдок Февраль! Мадам Лавиолетт, вы нам так помогли! Теперь мы знаем, откуда ждать удара, и наверняка его поймаем!

– Не хотелось бы омрачать вашего радостного настроения, мсье Витген, но – каким образом? – С усмешкой спросила я, невольно кутаясь в мундир де Бриньона – с озера подул прохладный ветер, и мне стало зябко. – Вы будете проводить обыск? В отеле? Я вас умоляю! Ни Шустер, ни Грандек никогда не дадут вам на это разрешения! Вы на корню срубите доброе имя «Коффина», вам этого ни за что не простят.

– Будем действовать аккуратно, – сказал Эрнест, в последнее время взявший за правило прислушиваться к моим словам. – Начнём с горничных и лакеев. Покажите им эту запонку и попросите по возможности вспомнить, у кого они могли видеть нечто похожее.

– Сделаем, – с довольной улыбкой кивнул Витген. – Прижмём этого мерзавца со всех сторон! Теперь-то он от нас точно никуда не денется, спасибо мадам Лавиолетт!

И Витген, спрятав запонку в карман, ещё разок улыбнулся мне, не иначе как в знак нашего перемирия. Я перестала быть главной подозреваемой, и, похоже, не без помощи де Бриньона, который говорил со мной так уважительно и покровительственно, что швейцарец не осмелился спорить.

Когда он ушёл, я вдруг обнаружила, что и мне-то, по сути, нечего здесь больше делать, на этом холодном берегу горного озера. Я хотела снять мундир и вернуть его де Бриньону, но рука моя наткнулась на что-то во внутреннем кармане, и я помедлила. Эрнест встал рядом со мной, по-прежнему не сводя с меня этого странного взгляда, и с грустной улыбкой наблюдал за тем, как я достала из внутреннего кармана фотографию.