Февральская сирень

— Уверена — рожай, — зло бросил Павел. — Только меня в это не впутывай. Господи! — Он схватил себя за волосы и несколько раз с такой силой дернул их, что покраснела кожа на голове. — Ну почему ты не сделала аборт, когда срок позволял? Сейчас-то поздно уже…

— Что? Какой аборт?! — ужаснулась Надя. — Это ж грех какой, ребеночка убить! Да и зачем? Мы молодые, здоровые. Ты работаешь, я в деревню уеду. Справимся, воспитаем. Не война же…

— Справляйся и воспитывай. — Павел как-то разом устал. — Еще раз повторюсь, что к твоему ребенку и его судьбе никакого отношения не имею. Ты вообще-то уверена, что он мой?

Надя отшатнулась от него, как будто ее ударили. Она даже руку приложила к щеке, сотрясаясь всем телом от причудившейся ей увесистой пощечины.

— Как ты можешь, Паша? — Слезы уже текли часто-часто, прокладывая дорожки по ее прозрачным, словно фарфоровым щекам. — У меня же никогда, кроме тебя, никого не было! Ты — единственный мой.

— Все. — Он отлип от стены, к которой привалился спиной. — Разговор окончен. Ты, когда решение принимала ребенка оставлять, со мной не советовалась, а потому расхлебывай кашу, которую заварила, сама. Родители тебя простят, в беде не бросят. Будешь жалобы на меня писать, сразу предупреждаю, пожалеешь. Даже если меня по комсомольской линии и заставят силой на тебе жениться, то ты проклянешь тот день, когда ноги подо мной раздвинула. Насильно мил не будешь, говорят, да и я — не тот человек, который стерпит насилие над собой. Поняла?

Надя молчала, глотая слезы. Он грубо тряхнул ее за плечи, так что голова ее, как у тряпичной куклы, которыми она играла в детстве, безвольно мотнулась назад и даже зубы клацнули.

— Поняла?! — снова спросил он с угрозой.

Открылась дверь, и из помещения кафедры вышла декан Светлана Авилова — гроза факультета, которую боялись до одури и обожали до идолопоклонства все, от студентов до преподавателей. Павел тут же отпустил Надины плечи и отшатнулся.

— Все в порядке? — Авилова внимательно посмотрела на залитое слезами личико Наденьки, не упустив и ее заметный уже живот.

— Да. — Надя независимо вскинула голову и, повернувшись спиной к своему мучителю и нечаянной защитнице, пошла по длинному коридору. Осколки разбитой вдребезги мечты о счастье хрустели у нее под ногами. Или это было разбитое ветром оконное стекло? Она не знала. Так же, как не знала, что ей делать дальше.

Впрочем, несмотря на внешнюю хрупкость, фарфоровость даже, отличающую ее от большинства сельских, кровь с молоком, девушек, характером Надежда обладала решительным. Проплакав несколько часов и потом проведя ночь без сна, глядя в потолок, пустой, как будущая жизнь, утром она встала с кровати с готовым планом действий. Нет непростых ситуаций, бывают трудные решения. Так, конечно, Надежда свою жизненную философию не формулировала. Но зато в соответствии с этим правилом она поступила.

Собственно, проблем было две — где и на что жить с ребенком. И эти, казалось бы, нерешаемые проблемы решились очень просто. В первом домоуправлении, в которое обратилась Надежда, место дворника было занято, во втором — вакантно, но там ей отказали, глядя на ее субтильную фигурку с выступающим животом, а вот в третьем — согласились принять на работу и предоставить служебное жилье — комнату в деревянном бараке с печкой и выгребной ямой в конце общего коридора.

Выросшей в деревне Наде к таким условиям было не привыкать, поэтому назавтра же она, забрав документы из института и вещи из общежития, переехала в свое новое жилье. Оклеила комнату самыми дешевыми обоями местной фабрики, которые одуряюще пахли, но веселили глаз голубыми цветочками, и на третий день вышла мести двор.

— В декрет пойдешь? — спросил у нее унылый начальник домоуправления. — Если пойдешь, из комнаты выселю, так и знай.

— Не пойду, — пообещала Надя. — Ребенок на улице в коляске спать будет, пока я работаю. Я обещаю, что вас не подведу, помогите мне, мне идти некуда.

— Да никто в очередь и не стоит на это место и это жилье, — поморщился он. — Работай на здоровье.

— Все у меня еще будет, — сказала себе Надя, вернувшись в первый вечер с работы и рухнув на колченогую кровать с продавленными пружинами. — И образование, и любимая работа, и любовь.

Дочку, родившуюся в рождественскую ночь с шестого на седьмое января, она назвала Любой. Надежда и Любовь. Теперь их было двое.

Конечно, она сильно уставала. И в первые дни, с непривычки. И на поздних сроках беременности, и после бессонных ночей, хотя родившаяся дочка была спокойной и особых хлопот не доставляла, и позже, когда начались проблемы с сердцем. Но, сжав зубы, много лет каждое утро выходила она на свою работу, чтобы сберечь право на единственное жилье, которое могло быть им пристанищем.

Когда Лельке исполнилось девять месяцев, Надя взяла приработок — устроилась дворничихой в детский сад, чтобы в него взяли дочку. Когда девочка стала постарше, то выходила помогать матери, не страшась ни дождя, ни снега. А с годами все чаще начала убирать двор и вместо нее. Надя тогда уже ослабела настолько, что не всегда могла встать с постели.