Фиалка Пратера

Тот по-прежнему отсутствовал. Через полчаса он вернулся и тут же удалился на совещание. Прошел час. Спустя час он был еще занят.

— Ну что ж, — кивнул Бергманн. — Мы тоже умеем играть в кошки-мышки. Поехали домой. Сюда я не вернусь. А если Чатсворту придет в голову наведаться, буду занят. Так и передайте.

Пока он, чертыхаясь, пытался попасть в рукава пальто, зазвонил телефон.

— Господин Чатсворт примет вас немедленно, — сообщила Дороти.

Я облегченно выдохнул. Бергманн недовольно скривился. Он был явно разочарован.

— Едем, — бросил он мне.

По закону подлости в конторе Чатсворта нас поджидала еще одна проволочка. Бергманн снова начал закипать. Минут пять он что-то бурчал себе под нос, потом заявил:

— Все, фарс окончен. Уходим.

— Простите, — я умоляюще посмотрел на секретаршу, — не могли бы вы передать, что у нас неотложное дело?

Девушка растерялась:

— Господин Чатсворт строго-настрого запретил его беспокоить. Он сейчас разговаривает с Парижем.

— Хватит! — взревел Бергманн. — Пошли отсюда!

— Фридрих! Давайте подождем еще минут пять.

— Вы меня бросаете? Прекрасно! Я ухожу один.

— Хм, ну ладно. — Я неохотно поднялся.

В этот момент дверь кабинета отворилась. Ухмыляясь во весь рот, вышел Эшмид.

— Заходите, прошу вас.

Бергманн даже не взглянул в его сторону. Грозно пригнув голову, как бык, увидевший красную тряпку, он вошел в кабинет. Чатсворт сидел, развалившись за столом, в пальцах дымилась неизменная сигара. Приветственным жестом он махнул рукой в сторону стульев:

— Присаживайтесь, господа!

Бергманн не стал садиться.

— Для начала, — он едва удерживался, чтоб не сорваться на крик, — я требую, чтобы этот Фуше,[51] этот подлый шпион, убрался отсюда.

Эшмид продолжал улыбаться, но видно было, что он уязвлен. Чатсворт в упор уставился на Бергманна из-под толстых стекол очков.

— Не валяйте дурака, — примирительным тоном начал он. — Никто отсюда не уберется. Если вы хотите что-то сказать, говорите. Эшмида это касается так же, как и меня.

— Вы его защищаете? — возмутился Бергманн.

— Разумеется, — бесстрастно отпарировал Чатсворт. — Я всегда защищаю своих подчиненных. Пока они не уволены. А кого увольнять — решаю тоже я.

— Меня вам не уволить, — выпалил Бергманн. — Я не доставлю вам такого удовольствия. Я уйду сам!

— В самом деле? Надо же, вечно режиссеры меня бросают. Как назло. Все, кроме полных идиотов.

— Это вы о Кеннеди?

— Эдди? Этот прохвост еще ни одной картины не сумел довести до конца! Для этого тоже талант нужен!

— Вы издеваетесь надо мной!

— Простите, старина. Но вы сами выставляете себя в дурацком свете.

Бергманн пришел в такую ярость, что даже не нашелся с ответом. Круто развернувшись, он двинулся к двери. Я нерешительно топтался на месте, наблюдая за ним.

— Послушайте, — произнес Чатсворт таким повелительным тоном, что Бергманн остановился.

— Мне нечего слушать. Я не намерен выслушивать ваши оскорбления.

— Да никто и не собирается вас оскорблять. Сядьте же наконец.

К моему изумлению, Бергманн повиновался. Мое отношение к Чатсворту улучшалось с каждой минутой.

— А теперь выслушайте меня, — каждое слово Чатсворт отделял клубочком дыма, — вы решили бросить съемки. Вы разрываете контракт. Прекрасно. Надеюсь, вы понимаете, что делаете. Это ваша проблема и юристов. Но должен же кто-то закончить эти чертовы съемки….

— Мне наплевать, — прервал его Бергманн. — Этот фильм для меня больше ничего не значит. А ваша попытка прикрыться абстрактной справедливостью…

— Кто-то должен закончить эти съемки, — невозмутимо продолжил Чатсворт. — И мое дело проследить, чтобы они…

— За мной шпионили. За моей спиной отснятый материал давали смотреть этому безмозглому кретину…

— Давайте начистоту, — вновь заговорил Чатсворт. — Эдди смотрел материал неофициально, потому что Сэнди тревожило, что съемки слишком уж затянулись. Он хотел с кем-нибудь посоветоваться. Я ничего не знал. Сэнди действовал на свой страх и риск. Он нарушил правило студии. При иных обстоятельствах ему бы сильно не поздоровилось. Но, учитывая сложившуюся ситуацию, я считаю, что он поступил абсолютно правильно. Я знаю, в последнее время вам пришлось нелегко. Знаю, что ваши жена и дочь были в Вене во время этой заварушки. Всем сердцем сочувствую. Именно поэтому я терпел до последнего. Но я не могу швырять студийные деньги на ветер из-за чьих-то личных проблем, будь они ваши, мои или кого бы то еще ни было…

— Поэтому вы пригласили этого болвана на мое место?

— У меня в мыслях не было никого приглашать на ваше место. Я даже не знал, что вы уходите.

— И теперь вы отдадите картину этому недоумку Кеннеди, который пустит псу под хвост все, что мы с Ишервудом с таким трудом и любовью создавали все эти долгие месяцы.

— И во многих отношениях, не могу не признать, чертовски хорошо поработали, но что делать? Вы не оставляете мне другого выхода.

(Бог ты мой, да он просто душка, восхитился я.)

— Все погибло. Все пропало! Все псу под хвост! Кошмар! Все кончено!

— А вам-то что? Вас же больше не интересует эта картина.

Глаза Бергманна вспыхнули:

— Кто это сказал?

— Вы сами и сказали.