Фиалка Пратера

— Я не говорил ничего подобного. Я сказал, что меня не интересует картина, к которой приложит свою лапу этот ваш Кеннеди.

— Вы сказали, что вас не интересует… Правда, Сэнди?

— Ложь! — Бергманн бросил испепеляющий взгляд на Эшмида. — В жизни не говорил ничего подобного. Как она может меня не интересовать? Я вложил в этот фильм все мое время, силы, душу. Кто посмеет сказать, что она меня не интересует?

— Молодец! — искренне расхохотался Чатсворт. Он поднялся из-за стола, подошел к Бергманну и хлопнул его по плечу. — Вот это характер! Разумеется, она вас интересует! Я всегда это знал. Я первый помогу вам вытрясти душу из того, кто осмелится сказать обратное. — Он умолк, словно вдруг осененный какой-то идеей. — Знаете что? Давайте втроем пойдем посмотрим ваш материал, вы, Ишервуд и я. А Сэнди с собой не возьмем. Надо же проучить этого свинтуса.

На этот раз Чатсворт сам повел Бергманна к двери. Тот казался настолько ошарашенным, что и не думал сопротивляться. Чатсворт придержал дверь открытой. Выходя, я заметил, как он, обернувшись через плечо, подмигнул Эшмиду.

В зале нас уже ждали. Мы просмотрели сегодняшнюю пленку. Под конец Чатсворт как бы невзначай обронил:

— Это все, что вы сделали за последние две недели?

Во мне опять зашевелились задремавшие было подозрения. Я шепотом спросил у Лоренса Дуайта:

— Когда он сказал, что будут это смотреть?

— Утром. А что?

— Да так, ничего, — я улыбнулся в темноте. Вот, значит, где собака зарыта.

Когда зажегся свет, Чатсворт спросил:

— Ну, что скажете?

— Отвратительно, — последовал мрачный ответ. — Решительно гадостно.

— Ну-ну, зачем же так преувеличивать? — доставая очередную сигару, возразил Чатсворт. — Сцена с Анитой просто чудесна.

— Ошибаетесь, любезный, — оживился Бергманн. — Она чудовищна.

— Опять же хорошо снято.

— Побойтесь бога! Тоска и убожество. Души нет, души! Это похоже на дешевую хронику.

— Хм, даже не знаю, можно ли это как-то вытянуть.

— Вы — нет, — Бергманн уже улыбался. — Зато я представляю. Вижу совершенно ясно. Сам подход оказался неверным. Теперь у меня раскрылись глаза. А я-то, старый дурак, все блуждал в потемках.

— Думаете, это можно исправить?

— Завтра же и начнем. — Бергманн был сама решимость. — Я пересниму все. Я буду работать день и ночь. Мне все стало совершенно ясно. Мы нагоним график. Мы сделаем вам великий фильм.

— В этом никто и не сомневается! — Чатсворт обнял Бергманна за плечи. — Только сначала вам придется убедить меня, что он того стоит… Знаете что? Давайте пообедаем сегодня втроем? Там и поговорим, идет?

Полагая, что раньше мы работали как проклятые, я сильно ошибался. Последующие дни были ни на что не похожи. Я потерял им счет: настолько вымотался. Да что там, все падали с ног от усталости, но работали как одержимые. Даже актеры не роптали.

Бергманн заразил нас своей энергией. Из него ключом била такая уверенная сила, что всех завертело в этом потоке. Мы снимали почти без дублей. Необходимые изменения в сценарии, как по волшебству, возникали сами собой. Бергманн четко видел цель. Работа шла как по маслу.

Последний день съемок приближался с головокружительной быстротой. Как-то вечером (не помню уже, может, это и был последний вечер) мы заработались допоздна, делая первый эпизод на Пратере. Бергманн был в ударе. Осунувшийся, с исступленным блеском в запавших глазах, он творил чудеса: лепил, плавил, превращал съемочную группу в единый организм, в котором каждый, однако, был незаменим. Мы буквально валились с ног, но всеми владело какое-то бесшабашное веселье. Это напоминало магическое Действо, на котором бал правил Бергманн.

Когда был отснят последний дубль, он торжественно подошел к Аните и поцеловал ей руку.

— Благодарю вас, дорогая. Вы были прекрасны.

Анита была тронута до глубины души. Ее глаза наполнились слезами.

— Фридрих, простите, я знаю, что временами бываю совершенно несносной. Вы так много мне дали… Вы самый замечательный человек в мире.

— Ну вот, — пробормотал Лоуренс Дуайт, обращаясь к своей культе. — Вот мы все и посмотрели. Правда, обрубочек?

Артур Кромвель жил в Челси. Не хотим ли мы заскочить к нему на рюмочку-другую? Анита радостно согласилась. Нам с Бергманном не осталось ничего другого, как принять приглашение. Элиот, Лоуренс и Харрис тоже присоединились. Бергманн настоял, чтобы позвали Дороти, Тедди и Роджера. Мы и шагу не сделали, как возник Эшмид.

Я вздрогнул. Ну вот, сейчас начнется. Однако ничего не произошло. Бергманн слегка напрягся. Но Эшмид отвел его в сторонку и что-то сказал, улыбаясь своей порочной улыбочкой.

— Поезжай с остальными, — заявил Бергманн, вернувшись. — Меня довезет Эшмид. Он хочет поговорить.

Не знаю уж, о чем они говорили, но когда мы добрались до жилища Кромвеля, стало ясно, что примирение состоялось. Бергманн весь сиял, а улыбка Эшмида стала еще более умильной. Он уже звал маэстро просто по имени, Фридрихом. Но и это еще не все. Тот называл его Зонтик.