Фиалковое зелье

«Мне думается, я сумел отыскать нашего друга. По совести говоря, это было не так уж и трудно, ибо он не мог не броситься в глаза, и, кроме того, у него была на то особая причина, мимо которой я не мог пройти. Я расставил ему небольшую ловушку, и он попался, сам не подозревая об этом. Ежели бы дело было только в этом человеке, я бы доложил о нем куда следует, и на этом все бы закончилось; но благодаря случаю открыл я, что наш друг, хоть и фигура сама по себе довольно значительная, не ограничивается деятельностью, о которой нам стало известно. Однако то, что мне удалось узнать, нуждается в подтверждении, иначе даже ваше превосходительство, известный своей благосклонностью и великодушием, откажется мне верить. Поэтому я пока попридержу нашего друга и постараюсь выжать из него все, что возможно; надеюсь, что с божьей помощью мне это удастся. Как только что-либо прояснится, я непременно дам о том знать вашему превосходительству…»

Дальше следовали цветистые фразы, ровным счетом ничего к сказанному не прибавляющие и ничего не проясняющие.

«Ох и любитель же ты был напускать туману, брат! – обреченно подумал Владимир, откидываясь на спинку стула. – А мне теперь придется сидеть и ломать себе голову над всем этим».

Тем не менее было понятно, что Жаровкин из осторожности называл «другом» предателя, которого он выслеживал в российском посольстве. Он вычислил этого человека и был готов его сдать, когда неожиданно выяснил, что тот «не ограничивается» продажей документов на сторону, но вдобавок ко всему участвует и в каких-то еще более опасных для империи замыслах. Жаровкин встревожился и решил пока оставить предателя на свободе, чтобы посмотреть, какие действия тот будет предпринимать. Это и оказалось его ошибкой: предатель в свою очередь раскусил Жаровкина и убил его – сам или с чужой помощью.

Морщась, Владимир потер переносицу и принялся перечитывать донесение.

Друг «не мог не броситься в глаза»… У него была для предательства какая-то особая причина… Он являлся довольно значительной фигурой…

Слова, слова, слова! Что за причина? И насколько значительной фигурой он все-таки был? Ведь даже о посольском поваре можно сказать словами Жаровкина, что он есть «фигура сама по себе довольно значительная»!

«Интересно, увижу ли я сегодня Антуанетту?» – подумал Гиацинтов.

Минуточку, минуточку… А не имел ли милейший Жаровкин в виду самого Ивана Леопольдовича Адлерберга? Ведь это же и есть самая значительная фигура в посольстве!

Однако, поразмыслив, Владимир понял, что это исключено. Во-первых, Адлерберг сам дал знать в столицу об утечке. И во-вторых, в случае, если бы Жаровкин раскрыл предателя на таком уровне, он, согласно строжайшим инструкциям, существовавшим на этот счет, был обязан тут же уведомить власти в Петербурге, после чего посланника отозвали бы со службы и с позором отправили в отставку. Никакие отсрочки в этом случае не допускались: империя строго блюла свои интересы.

Значит, это все-таки не Адлерберг. Владимир зевнул.

«Ежели бы дело было только в этом человеке, я бы доложил о нем куда следует…»

Интересно, есть ли в этой фразе нечто пренебрежительное, или только так кажется?

Перед Гиацинтовым из воздуха соткалось личико Антуанетты, которое пленительно улыбнулось ему. Владимир тряхнул головой, отгоняя колдунью, но и сам не заметил, как начал мурлыкать себе под нос слова известной песенки сочинения господина Бенедиктова:

В златые дни весенних лет
В ладу с судьбою, полной ласки,
Любил я радужные краски:
Теперь люблю я черный цвет.

Есть дева – свет души моей,

О ком все песни и рассказы:
Черны очей ее алмазы,
И черен шелк ее кудрей.

О нет, черным алмазам – да и вообще всем алмазам на свете – далеко до незабудковых глаз Антуанетты, которые куда прекрасней каких-то там жалких камней. В ее очах играет жизнь, в них ум, нежность, насмешка, доброта, в них несказанное очарование. Как бы он хотел войти внутрь ее зрачков и остаться там навсегда! Молодой мечтатель вздохнул и перевел взгляд на лежащий перед ним листок.

Что же за особая причина все-таки была у предателя? Может быть, у него возникла нужда в деньгах? Или он, подобно Августу, слишком много проигрывал в карты? Эх, Жаровкин, Жаровкин!

Мне музы сладостный привет
Волнует грудь во мраке ночи,
И чудный свет мне блещет в очи —
И мил мне ночи черный цвет! —

во весь голос пропел Владимир.