Фиалковое зелье

– Хорошо, – равнодушно сказал Владимир, – я приду.

Он отвернулся и глядел на стену до тех пор, пока Балабуха не скрылся за дверью. Все его мысли были сосредоточены совершенно на другом. Когда шаги артиллериста стихли в коридоре, Владимир вскочил с постели, достал копию донесения Жаровкина и стал ее перечитывать. Потом немного подумал, вытащил бумагу, перья, чернильницу и стал что-то записывать.

Глава 20

О том, как не превратить салон в салун. – Друзья и соперники. – Непредсказуемая Антуанетта. – Слова, которые стоят целого вечера.

– Ах, герр Гиацинтов! Как мы рады видеть вас!

Такими словами встретила на следующий вечер Владимира маленькая, приветливая, с блестящими глазками и румяными щечками госпожа Розен, державшая один из самых модных салонов в австрийской столице. Несомненно, что своим успехом вечера госпожи Розен были в значительной мере обязаны ей самой. Подобно опытному бармену, маленькая старушка в совершенстве владела чувством пропорций, и никто лучше ее не мог взболтать светский коктейль, смешав в нем пару иноземных князьев, дюжину разнокалиберных аристократов, полдюжины красавиц разного возраста, трех-четырех посольских работников, литератора, певицу и заезжую актрису. В последние недели Владимир сделался habitu´e[10] ее салона, в котором часто показывалась несравненная Антуанетта, приходившаяся старушке дальней родственницей; и даже сегодня, входя в пыльную гостиную с претензией на кокетство, он чувствовал еще некоторое волнение, словно ему оставалась хоть какая-то надежда.

Слушая болтовню госпожи Розен, он машинально оглядел гостей. Так, толстый флегматичный Сандерсон из английского посольства тоже здесь… и Добраницкий, глупец, уже примчался одним из первых, рассчитывая увидеть синеокую красавицу. Самой Антуанетты не было – она, как и все хорошенькие избалованные женщины, любила являться с большим опозданием, – зато была миловидная блондинка с вздернутым носиком и копной мелких локонов, которые поддерживала широкая шелковая лента. Прочие гости, не представлявшие для Владимира ровным счетом никакого интереса, вели вполголоса беседу, преимущественно по-французски, какую всегда, от времен сотворения Адама, ведут в светских гостиных. Это была причудливая смесь более или менее приличного злословия, последних политических новостей, сплетен и эпиграмм по адресу присутствующих и отсутствующих.

– Вы уже знакомы с мадемуазель Дютрон? – спросила госпожа Розен у Гиацинтова. – Нет? Это парижская актриса, и она, право, очень мила… Пойдемте, я представлю вас ей!

И Владимир позволил себя увлечь – тем более что мадемуазель Дютрон, как выяснилось, и была той самой миловидной особой с шелковой лентой в волосах. Так как она скучала, то появление Владимира пришлось как нельзя кстати, и вскоре они уже беседовали как добрые старые друзья.

Вечер продолжался своим чередом. Через некоторое время явился Балабуха, но к Гиацинтову подойти не осмелился и прочно обосновался в самом темном и неприступном углу, где никто не мог его потревожить. Взвинченность Владимира мало-помалу уступила место ледяному спокойствию, которое поражало его самого. Общество актрисы ему нравилось. Она не была ни криклива, ни вульгарна, ни глупа, как обычно принято думать о ее товарках по ремеслу. Кроме того, она была недурно образованна и не злоупотребляла анекдотами об изнанке сцены, к которым некоторые актеры питают такую склонность. Она была близко знакома с многими интересными людьми – писателями, музыкантами, художниками – и умела говорить о них увлекательно, причем в ее передаче эти люди не превращались в карикатуры на самих себя. Словом, Владимир, который заговорил с ней вначале для того только, чтобы убить время, очень быстро обнаружил, что ему с ней интересно. Он даже не заметил появления Антуанетты, которая появилась в платье цвета слоновой кости с множеством вставок из вышитого тюля. Все потянулись к ней здороваться, и Балабуха с Добраницким усердствовали, казалось, больше всех. Балабуха целых пять минут держал в своих лапищах ее ручку, а Август расшаркивался так старательно, что чуть не протер в паркете дыру. Фрау Розен, для которой их маневры отнюдь не представляли тайны, глядела на них с умилением.

– А как вам Вена? – спросил Владимир у мадемуазель Дютрон.

Та пожала плечами, раскрыла изящный веер, расписанный фигурками птиц, порхавших среди ярких цветов, и стала им обмахиваться.

– Une ville comme toutes les autres[11], – сказала она.

Гиацинтов меж тем чувствовал на себе настойчивый посторонний взгляд, догадывался, кому этот взгляд принадлежит, но упорно не желал обернуться. Толстый Сандерсон подошел к нему с явным намерением втянуть его в скучную беседу о политике российского императора, но Владимир не имел охоты обсуждать с ним что бы то ни было. Он взял веер актрисы и, похвалив его, стал рассматривать нарисованных на нем птичек. Сандерсон помедлил и отошел.